Я буду любить тебя...

Казалось, здесь собраны все шлюпы, баркасы, каноэ и долбленые индейские челноки, какие только можно сыскать между Пойнт-Камфортом и Хенрикусом; над ними возвышались мачты стоящих в гавани «Мармадьюка» и «Подмоги», а также большого корабля, доставившего нам из Англии этих продажных голубиц. Река с пританцовывающими на волнах судами, голубое небо, яркое солнце, раскачиваемые ветром зеленые деревья, веселая сутолока на улице, толпящиеся на рыночной площади нарядные кавалеры — зрелище это было красиво и приятно для глаз. Я направил лодку в просвет между шлюпом главы сотни Шерли и каноэ вождя племени нансмонд, и в эту минуту зазвонили оба наших новеньких церковных колокола и грянула барабанная дробь. Я сошел на берег, и поле моего зрения сразу же сузилось: теперь я мог видеть лишь тех, кто сгрудился на берегу и отходящей от него улице. Едва ударили в колокола, как все они повернулись и дружно зашагали в сторону рынка. Я пошел вместе с толпой, толкаясь среди холостяков, одетых кто в бархат, кто в дешевый коленкор, среди голых, фантастически размалеванных дикарей, среди юнцов, все достояние которых ограничивалось надетым на них платьем, и топча табак, которым жадные до наживы горожане засадили даже улицу. На площади я остановился перед домом губернатора и очутился нос к носу с мастером Пори [16], секретарем колонии и спикером нашей Палаты депутатов.

— А, Рэйф Перси! — воскликнул он, кивнув мне седой головой. — Я вижу, из всех молодых джентльменов округи только мы двое сохранили здравый рассудок! Все остальные посходили с ума!

— Я тоже не избежал поветрия, — сказал я, — и встал в ряды полоумных.

Он ошеломленно уставился на меня, потом разразился хохотом.

— Вы что же это, серьезно? — спросил он, держась за свои толстые бока. — Неужели и Саул во пророках? [17]

— Да, — отвечал я, — вчера я загадал «да или нет» и бросил кости. И на них — чтоб им пропасть! — выпало «да».

Мастер Пори опять залился смехом:

— Нечего сказать, хороший свадебный наряд вы для себя выбрали! Ведь сегодня пастухи и те щеголяют в ярких шелках.

Я опустил глаза и, взглянув на свои изрядно поношенные камзол и штаны из буйволовой колеи, на сапоги, которые я так и не удосужился почистить с тех пор, как на прошлой неделе, возвращаясь из Хенрикуса, завяз в болоте, пожал плечами.

— Плохо ваше дело, сколько бы вы ни увивались возле девушек, — продолжал наш спикер, вытирая выступившие на глазах слезы, — ни одна из них на вас даже не взглянет.

— Что ж, в таком случае они так и не увидят настоящего мужчину, а одних только хлыщей, — отрезал я. — А я не слишком огорчусь.

Тут из толпы послышался приветственный рев, затем раздался колокольный трезвон и еще оглушительнее — дробь барабана. Двери стоящих вокруг площади домов распахнулись, и из них начали появляться девушки, которых расквартировали там на ночь. Группами по двое и по трое, одни — торопливо и потупившись, другие — неспешно, без стеснения разглядывая толпящихся мужчин, они собрались в центре площади, где их ожидали преподобный мастер Уикхэм и преподобный мастер Бак из Хенрикуса, в стихарях и при белых воротничках. Я глазел на девиц вместе с остальными, но в отличие от них — молча.

До прибытия вчерашнего корабля в нашем американском Эдеме было, если не считать дикарей, ни много ни мало несколько тысяч Адамов и всего лишь около шести десятков Ев. Причем в большинстве своем эти Евы были почтенные домохозяйки: либо толстые и хлопотливые, либо высохшие и сварливые, такого солидного возраста и опыта, что их не провел бы и сам библейский змей. Иное дело — Евы вновь прибывшие. Девяносто стройных нарядных фигурок; девяносто молодых миловидных лиц, бело-розовых или золотисто-смуглых, но с одинаковым здоровым румянцем на щеках; девяносто пар блестящих глаз, зазывных и задорных или стыдливо опущенных, так что были видны пушистые ресницы; наконец, девяносто сочных алых губ — и вот уже охрипшую от криков толпу холостяков стало невозможно сдерживать и, презрев дубинки судебного пристава и его помощников, точно это были легкие соломинки, они устремились к предприимчивым красоткам и в мгновение ока смяли первые их ряды. Задыхающиеся от нетерпения юноши хватали сопротивляющихся прелестниц кто за руку, кто за локоть, пытаясь увлечь их за собою; иные старались сорвать поцелуй или падали на колени и тут же начинали в самых напыщенных выражениях изливать свою страсть. Были и такие, кто сразу пускался перечислять свои богатства: земли, запасы табака, кабальных слуг, мебель и прочий домашний скарб.

Все смешалось; отовсюду слышались громогласные признания, испуганные возгласы, истерический смех. Блюстители порядка суетливо метались, выкрикивая угрозы и повеления, к которым все оставались глухи; мастер Пори то начинал вопить: «Позор, позор!», то принимался хохотать во все горло. А я схватил расфранченного юнца лет шестнадцати, который успел вцепиться в плоеный воротничок одной из девиц, и так встряхнул нахала, что едва не вытряс из него дух. Гвалт между тем усилился еще больше.