Я буду ждать…

– Сейчас держи мысли под контролем, – сказала Елизавета Игоревна. Мы полетели за Викой, она вошла в ворота кладбища, и я просто обалдела, от такого количества приведений, которые жили на нем. Практически возле каждого памятника сидели либо женщина, либо мужчина.

– Да, это ужас, что сейчас происходит, все потеряли смысл жить дальше на земле. Мы с мужем все чаще наблюдаем такую картину, сейчас стало модно быть приведениями, что в мире творится! Никто не хочет назад, как и ты.

– Как тебя зовут, девочка? – Услышала я тонкий приятный женский голос.

– Рената, – сказала я и посмотрела в глаза молодой женщине лет тридцати, она проплыла мимо памятника со своей фотографией.

– Тебя сегодня хоронят, Рената, – также приятно и с сочувствием сказала она. – Жаль, ты так еще молода.

Тут я услышала много разных голосов:

– Рената.

– Это Рената.

– Она красивая.

– Рената – редкое имя.

– Рената, твои родители уже тут.

– Рената, попрощайся.

– Рената, нам жаль.

Мы поплыли за Викторией, она шла довольно долго. Пока мы плыли за ней, я очень часто слышала из разных углов: «Рената, это Рената». Вика подошла к группе людей, я узнала в них своих однокурсников и соседей. Я, пробираясь между людей, вдруг увидела сидящей на скамейке маму, она обнимала отца и плакала.

– Мама! – Крикнула я.

Мать испуганно подняла голову, посмотрела вдаль и сказала папе:

– Должно быть я схожу с ума, я слышала голос дочери, она звала меня!

Отец достал из кармана какие-то капли, налил в стакан и дал маме выпить.

– Тише, тише, зашипели голоса, они не должны тебя слышать.

Я положила маме руку на колено и заплакала. «Мама, я так скучаю», подумала я. Отец сидел со стеклянными глазами и смотрел на гроб, который был закрыт.

– Там я? – Спросила я у Елизаветы Игоревны.

– Должно быть, я сейчас посмотрю.

– Не надо, – смущенно ответила я, – это логично.

– Вполне, сказал Павел Степанович. Полетели, или ты хочешь посмотреть всю церемонию?

– Нет, то что надо я увидела, – сказала я.

Елизавета Игоревна схватила меня за руку и сказала: «домой!».

Мы полетели к сараю. Когда подлетали уже вечерело.

– Ты же не хочешь испортить себе праздник? – Спросила Елизавета Игоревна. – Сегодня бал, помнишь?

– Помню, – буркнула я.

– Надо же, похороны сегодня, не могли завтра или через неделю? Такие балы у нас не часто, один-два раза в год.

Елизавета Игоревна усадила меня на пыльную кровать и сказала: «Отдыхай». Схватила мужа за руку, и они полетели к себе в магазин. Я улеглась на кровать и стала думать о прошедшем дне. Лучи закатывающегося солнца проникали сквозь щели сарая. Я нашла в старом ящике зеркало, взяла его и посмотрелась в него. У меня совсем не было подростковых прыщей и синяков под глазами, кожа была ровной и светилась.

– Я не помню себя такой красоткой, – подумала я. – Не удивительно, что я слышу про себя комплименты, да и не комплименты это вовсе, у меня довольно красивое лицо – большие голубые глаза и русые волосы. Я расплела хвост и надела резинку на руку. В том же ящике я нашла старую вилку и расчесала ею волосы.

– Довольно мило, – подумала я, – пожалуй, я готова.

Тук-тук, услышала я.

– Можно? – Павел Степанович улыбаясь, влетел ко мне в сарай. – Супруга собирается, велела лететь без нее, она будет к двенадцати на кладбище. Она полетела к придворному парикмахеру, чтоб тот сделал ей нечто, эдакое, на голове. Она у меня такая модница, я смотрю, вы тоже изменились?

– Да, слегка. – смущенно ответила я.

– Вот и славно, – ответил Павел Степанович. – Полетели?

– Полетели, – ответила я.

Мы прилетели на опушку возле кладбища, где играли музыканты-призраки и было много других призраков разных мастей, одежд и эпох времени. Справа сидели воины в костюмах второй мировой войны, левее сидели и танцевали люди первой мировой войны, рядом крестьяне и пара купцов, стояли пушки, призраки на лошадях. Запомнился один призрак, который играл своей головой, он то брал ее в руку, то надевал ее на шею.