«Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов

Без тоски, без грусти, без оглядки,
сокращая житие на треть,
я хотел бы на шестом десятке
от разрыва сердца умереть.

День бы синей изморозью капал,

небо бы тускнело вдалеке,
я бы, задыхаясь, падал на пол,
кровь еще бежала бы в руке.

Песни похоронные противны.

Саван из легчайшей кисеи.
Медные бы положили гривны
на глаза заплывшие мои.

И уснул я без галлюцинаций,

белый и холодный, как клинок.
От общественных организаций
поступает за венком венок.

Их положат вперемешку, вместе —

к телу собирается народ,
жалко — большинство венков из жести, —
дескать, ладно, прах не разберет.

Я с таким бы предложеньем вылез

заживо, покуда не угас,
чтобы на живые разорились —
умирают в жизни только раз.

Ну, да ладно. И на том спасибо.

Это так, для пущей красоты.
Вы правы, пожалуй, больше, ибо
мертвому и мертвые цветы.

Грянет музыка. И в этом разе,

чтобы каждый скорбь воспринимал,
все склоняются.
Однообразен
похоронный церемониал.

……………

Впрочем, скучно говорить о смерти,
попрошу вас не склонять главу,
вы стихотворению не верьте, —
я еще, товарищи, живу.

Лучше мы о том сейчас напишем,

как по полированным снегам
мы летим на лыжах,
песней дышим
и работаем на страх врагам.

1933

«Под елью изнуренной и громоздкой…»

Под елью изнуренной и громоздкой,
что выросла, не плача ни о ком,
меня кормили мякишем и соской,
парным голубоватым молоком.

Она как раз качалась на пригорке,

природе изумрудная свеча.
От мякиша избавленные корки
собака поедала клокоча.

Не признавала горести и скуки

младенчества животная пора.
Но ель упала, простирая руки,
погибла от пилы и топора.

Пушистую траву примяла около,

и ветер иглы начал развевать.
Потом собака старая подохла,
а я остался жить да поживать.

Я землю рыл,

я тосковал в овине,
я голодал во сне и наяву,
но не уйду теперь на половине
и до конца как надо доживу.

И по чьему-то верному веленью —

такого никогда не утаю —
я своему большому поколенью
большое предпочтенье отдаю.

Прекрасные,

тяжелые ребята, —
кто не видал —
воочию взгляни, —
они на промыслах Биби-Эйбата,
и на пучине Каспия они.

Звенящие и чистые, как стекла,

над ними ветер дует боевой…

Вот жалко только,

что собака сдохла
и ель упала книзу головой.

1933

«Лес над нами огромным навесом…»