Я бы тебя не загадала

– Ты точно не сидел? Что за базар, Клим? По фене ботаешь?

– Ты сама-то откуда таких словечек понабралась?

Тепло поднимается от груди до губ, и я улыбаюсь. Смеёмся вместе. Всего пара секунд, но кажется, это так много. Для нас это много.

– Да были у меня знакомые… Они не сидели, просто выделывались. Воры в законе недоделанные.

– Хороший круг общения для девочки.

– Очень…

– Ты так и не ответила на мой вопрос.

– У тебя научилась, – приподнимаю бровь, выразительно глядя в глаза.

Может, до него наконец дойдет, что задавать вопросы в пустоту совсем не прикольно.

– Я плохой пример для подражания, Аня.

Атмосфера меняется. Северный холодный ветер сдувает все веселье. Нет-нет. Я так не хочу.

– Ты уже назвал мое прозвище, – смущенно произношу я.

– Какое? – Никита задумывается и отводит на секунду взгляд. – Нюша? Серьезно?

– Ага. У меня была подружка в школе, и она ласково, по её мнению, звала меня Нюсей. Типа… Анюта, Нюта, Нюся. А мальчишки пересмотрели «Смешариков» и до десятого класса называли меня Нюша.

– А почему перестали? Есть же еще одиннадцатый класс.

Кусаю нижнюю губу. Как он так точно бьет по больным местам? А может, все мои места в той или иной мере больные?

Что ему ответить?

Знаешь, Никита, в одиннадцатом классе я стала соской номер один и все парни хотели меня трахнуть. А я вряд ли дала бы тому, кто зовет меня свиньей.

Вспоминаю это время, чувства растворяются в неопределенности. С одной стороны было весело, куча ухажеров, а с другой… Всем было плевать, какая я настоящая. Они хотели потусить со мной и моими «друзьями», бухнуть на халяву, а после хвастаться, с кем они были, что видели и так ли я хороша, как все считают. И я знала это, принимала и наслаждалась видимостью популярности, пока она не жахнула как следует по башке.

– Повзрослели, наверное, – коротко отвечаю я.

Никита включает сканер. Снова ловлю себя на мысли, что он знает куда больше, чем должен.

– Ты работаешь сегодня? – поспешно меняю тему. – Разве тебе не нужно?..

– Хочешь выйти в зал?

– Нет, – уверенно мотаю головой.

– Не переживай, Кислый справится. У меня есть ещё время для нашей дружеской беседы. – он произносит «дружеской» так, что я чувствую призрачные касания от его хриплого голоса, от каждого звука. Это слово тут же теряет истинный смысл.

– Ладно… – проглатываю сухой ком в горле. – У тебя есть ещё какие-то интересы, помимо работы и игры на чужих нервах? Хобби? Увлечения?

Во взгляде Никиты загорается адское пламя, он скользит по моему лицу, спускается к шее. Прижимаю ладонь к пострадавшему месту. Знаю, что сквозь высокий воротник ничего не видно, но не могу совладать с инстинктом. Спрятаться, скрыться. Никита-хищник пугает.

– Что бы ты хотела услышать, малышка? Что я фанат классической литературы, но тщательно скрываю это? Или, что я играю на фортепиано? Самые тупые и популярные женские мечты. Он должен быть крутым мачо снаружи и нежным клоуном внутри.

– Это ты кого описал? Мистера Грея? Так вот какую литературу ты предпочитаешь? – хохочу в голос, представляя Никиту с томиком «50 ОС» в руках.

– Смешно тебе? Смейся, пока можешь, – угрожает он, но я не могу перестать хихикать. – Я не читаю эту хрень. Никакую хрень вообще не читаю.

– Ты просто не с тех книг начал.

– Ну давай, просвети меня. «Гордость и предубеждение», «Мастер и Маргарита», «Грозовой перевал»? Или от какой фигни вы ещё тащитесь?

– Это вечная классика, – серьезно подмечаю я, хоть сама от неё не в восторге.

– Ничего не вечно. Эти истории для других людей, другого поколения. Лет через пятьдесят дети вообще не будут понимать на каком языке написаны классические книги.

– То есть ты их все-таки читал?

– Нет. Просто слышал. Я предпочитаю реальные истории от реальных людей. То, что происходит сейчас. В наше время. Вот, что на самом деле интересно, а не выдумки сумасшедших, алкашей и наркоманов.

– В книгах тоже встречаются истории реальных людей.

– Да? Посыпанные зефирками и шоколадками. Даже трагедии в них неправдоподобны, потому что человек, который испытал настоящий ужас или утрату, никогда не захочет делиться этим с кем-то, а тем более со всем чертовым миром.

– Иногда, чтобы отпустило, необходимо разделить с кем-то свою боль.

– И какая же боль у тебя?

– А у тебя?

– У меня нет проблем или сожалений.

– От балаболов не скроешься.

– Что ты сказала? – Никита наклоняется вперед, цепляя ногой кресло, в котором я сижу, и подвигает к себе.

– Что ты лжешь, – меняю фразу на более приличный вариант, но не теряю решимости.

Ему нечего сказать, а пустота в глазах лишь подтверждает мою правоту. Никита касается моей рассеченной брови большим пальцем, но в этот раз я не дам ему перевести все внимание на меня. Поднимаю руку и забираюсь под густую темную челку. Чувствую кончиками пальцев грубый зарубцевавшийся шрам.

Это больше чем разговор. Никто из нас не готов рассказать все, но мы, кажется, понимаем друг друга и без слов. Возможно, я все себе придумала, но…