Я был адъютантом генерала Андерса

Санация выдвинула Соснковского в качестве своеобразного противовеса Сикорскому. Приоритет признавался за Польшей. Считали: «Решать все будет Польша». В стране все должно быть организовано руками санации, заинтересованной в устранении влияния Сикорского. По этой же причине командование подпольной армии в Польше должно было формироваться только из представителей санации, из надежных и преданных ей людей. В то же время по расчетам санации эмиграция не могла сыграть серьезной роли, как, например, армия Галлера после 20 года. Временно армия могла быть оставлена в руках Сикорского. Старая санационная гвардия начала создавать вокруг Соснковского новую легенду. Трубили о его «героических сражениях в сентябре «, что ему очень импонировало. Таким образом, все в этом ансамбле взаимного обожания были собой довольны. Полковники все плотнее окружали и подчиняли своему влиянию Соснковского, чувствуя в нем решительную поддержку. Со своей стороны он компенсировал их постами как в Польше, так и за границей.

Этот спевшийся кружок начинал все отчетливее и планомернее вести наступление против Сикорского.

Через некоторое время я вторично был у Сикорского. Он хорошо понимал, что творится на польском дворе во Франции.

Когда я пришел, генерал принял меня в том же кабинете, что и в прошлый раз. Одет он был в военный мундир. Я с удовольствием смотрел на его фигуру, столько в ней было юношеского темперамента и простоты.

После приветствия верховный главнокомандующий вернулся к нашему первому разговору. Он расспрашивал о знакомых и я рассказал ему об Андерсе, что он болен, лежит в госпитале и обращается к нему с просьбой каким-либо дипломатическим путем отозвать его из Польши. Сикорский сказал, что уже думал об Андерсе, что пока он назначен командующим подпольной армией Краковского округа под кличкой «Валигора». По этому вопросу Сикорский имел даже столкновение с Соснковским. Против этого назначения возражал Соснковский, но Сикорский был убедительнее. Когда я сказал Сикорскому, что Андерс заявляет о своей лояльности и очень хотел бы служить под его командованием и находиться здесь около него в Париже, он ответил, что он также с удовольствием сотрудничал бы с ним, так как их многое связывает еще с 1926 года. Тогда оба были против Пилсудского. Он считает, что может сейчас еще больше рассчитывать на антисанационные взгляды Андерса.

Затем Сикорский спросил, что говорят о Беке и Рыдз-Смиглы. Я ответил, что почти все считают их предателями. Сикорский даже привстал со своего места.

— Это же замечательно! Мне здесь будет легче, хотя они там в Румынии начали против меня кампанию. Особенно активен Венда. При этом они стараются повлиять на Францию и на Польшу. Не могут пережить того, что я принял пост премьера и верховного главнокомандующего. Ну, ничего, как-нибудь с этим справимся. Хуже с Польшей, поскольку не могу знать точно, что там делается. Готовлю для вас инструкцию. Как только все будет готово, поедете и расскажите, что здесь видели и как мы работаем.

Как всегда генерал очень торопился. Заканчивая беседу, он сказал: — Здесь у меня нет времени. Приезжайте пожалуйста ко мне в Ангерс. Знаете что, я приглашаю Вас приехать ко мне на ужин, там мы спокойно побеседуем. Я дам вам знать, когда буду более свободен, и буду располагать большим временем в спокойной обстановке.

Правительство Польши во Франции существовало тогда около трех месяцев, но дела двигались с трудом. Правительство не имело четкого, определенного облика, не имело основной идеи. Кроме того, не было единства. Министры вели между собой партизанскую войну. Желание быть на первом месте заслоняло все. При таком положении вещей не обращали внимания на самые существенные вопросы будущего Польши, не согласовывали ни своих взглядов, ни мероприятий, занимались лишь взаимными претензиями и унижением друг друга.

Нужно признать, что французы не были гостеприимными хозяевами. Они считали, что война разразилась из-за Польши. «Большое дело, затеянное маленькой нацией». Каждый второй француз повторял, что он сражается за Польшу, за польский Гданьск, каждый третий по меньшей мере вообще не хотел воевать.

Польско-французский договор еще не был подписан. Пока имелись лишь проекты и временное соглашение, осложняло работу призывных комиссий, которые уже с конца октября начали функционировать. Добровольцев было очень немного.