Я была до тебя

Я кивнула головой и осторожно перевернула его на бок. Я же знаю, что ты любишь меня больше всего на свете. Когда ты прижимаешь меня к себе и ласкаешь, ты каждый раз заново создаешь мое тело, а я с каждым днем становлюсь в твоих объятиях все прекрасней. Я улыбнулась и легонько дунула на тебя, словно говоря: я тебя люблю, ты же знаешь, и только поэтому я хочу знать о тебе все. И я протянула тебе руку в знак мира. Ты схватил ее и вдруг притянул меня к себе с такой грубой силой, что я онемела. Ты притиснул меня к себе, улегся сверху и яростно вошел в меня. Я не реагировала — лежала молча, инертная, как кукла, которой все равно, что с ней делают. Тогда ты положил ладонь мне на лицо и отвернул его, чтобы не смотреть мне в глаза. Ты был словно одержимый, ты хотел впитать меня всю, сделать своей вещью, стереть с лица земли и превратить в субстанцию, слившуюся с твоей плотью. Потом, когда настал миг умиротворения и ты, по-прежнему не глядя на меня и ни слова не говоря, откатился в сторону, я закрыла глаза локтем и заплакала.

— Ты сделал мне больно…

Ты на меня не смотрел. Не обнимал. Только произнес чужим колючим голосом:

— Иногда я тебя ненавижу.

— Я тоже тебя ненавижу.

— Ну вот и хорошо. Мы квиты. Можешь уходишь, если хочешь. Я тебя не держу.

Ты был так холоден и спокоен, что я вздрогнула всем телом.

— Только потому, что я попросила тебя рассказать мне о своем прошлом? Значит, ты был так несчастлив?

— Прекрати рассматривать в лупу мое прошлое! Поняла? У меня нет прошлого! Что за идиотская сентиментальность! Что за манера всему на свете искать объяснение в прошлом! Ах, у тебя было несчастное детство? Ах, наоборот, счастливое? Ах, тебе наставляли рога? Вы, бабы, просто ненормальные, все вам надо изображать из себя сестер милосердия! Я не выношу, когда ты становишься такой, опускаешься до этого! Неужели ты не понимаешь, что мы с тобой переживаем настоящее чудо, светлое чудо, и я не желаю проводить никаких сравнений? Ничего ты не понимаешь, дура несчастная!

Я действительно не понимала. Что случилось? Из-за простого вопроса? Из-за того, что я захотела отступить на шаг назад и лучше узнать тебя, заглянув в твое прошлое? С того дня, как мы познакомились, ты держишь меня в камере-одиночке, которую сам и охраняешь, бдительный и суровый. Ты выспрашиваешь у меня все, задаешь тысячи вопросов, хочешь знать обо мне все, на руках носишь меня в ванную, моешь мне голову и лицо, не позволяешь самой потратить ни гроша. Ты все сделал для того, чтобы наш роман превратился в тюрьму абсолютной монархии, в которой распоряжаешься ты один, единолично принимая решения. Я покорялась тебе, легко и счастливо, но стоило мне задать тебе вопрос — глупый вопрос влюбленной любопытной женщины, — как ты встал на дыбы и обернулся врагом. И категорически отказал мне в том, чем сама я щедро с тобой делилась.

Кому и за какие обиды ты мстишь?

Иногда в его голосе прорывались фальшивые ноты.

Передразнивая других людей, он начинал говорить не своим голосом. Объектом насмешек всегда становились женщины, за которых он говорил пронзительным фальцетом, так не шедшим к его крупному телу. Этот мерзкий писклявый голос, казалось, явился из какого-то другого мира, из повторяющегося ночного кошмара. Голос старухи-чревовещательницы. Женщины, которых он изображал, превращались в нелепых и чудовищных марионеток, а он — в исходящее ненавистью злобное существо. Как будто он сводил с ними какие-то старые счеты.

— Послушай, а они правда ничего тебе не сделали, эти женщины?

— Нет, — удивленно отвечал он. — Они мне ничего не сделали.

Я заткнула уши, до того мне было противно. Это не он, это кто-то другой в его обличье.

— Похоже на Энтони Перкинса в «Психозе». Я боюсь этого голоса. Ужасно боюсь…

— Как ты могла такое сказать? Ты хоть соображаешь, что ты только что сказала? Нет, как ты могла?

Он снова обернулся холодной каменной статуей. Посмотрел на меня свысока, из неведомой дали. Отныне я — его худший враг.

— Никогда тебе этого не прощу!

Мы едим друг друга глазами. Я не отвожу взгляда.

Мы раскатились по разным концам кровати, сдвинули как можно дальше друг от друга свои подушки, подоткнули под себя одеяла, поплотнее забинтовавшись каждый в свое, — одним словом, соорудили себе по саркофагу, чтобы наши тела, которым не было никакого дела до наших ссор, случайно не соприкоснулись. Так мы и проспали всю ночь — разделенные его и моими словами.

На следующее утро мне на плечо легла его рука. Наклонившись ко мне всем своим крупным телом, он примирительно прошептал:

— Я больше так не буду…

— Да ради бога… Просто у меня впечатление, что ты ненавидишь этих женщин лютой ненавистью. Когда ты начинаешь говорить их голосами, мне кажется, что ты ненавидишь всех женщин вообще.

Он отшатнулся, испуганный, как ребенок, разбуженный страшным сном. Я обняла его, прижала к себе, принялась гладить и баюкать. Он успокоился, сам поражаясь, как далеко занесла его таинственная злокозненная сила.

Еще иногда…