Я была до тебя

Ты мне ни разу не позвонил. Я все время дома. Забилась в свой угол и пишу как заведенная. Вернулись слова и уважение к словам. Я пишу эту книгу, как будто выпускаю ее из собственных кишок и раскладываю на столе. Одним скачком перепрыгиваю в детство. И сижу, оглушенная своим тогдашним молчанием. Почему я молчала? Зря. Выбирая молчание, мы становимся жертвами.

Я пишу, чтобы не молчать.

И слушаю телефон.

Я волнуюсь. Не хочу затевать игру в перетягивание каната. Кто первый позвонит, тот проиграл. К черту игры. Меня не это интересует.

Проверила линию — нет, все работает. Проверила автоответчик — в полном порядке. Проверила себя в зеркале — прекрасна, как всегда.

Взглянула на голубя на черепичной крыше. Выглядит все таким же больным. Собрался в комок, голову сунул под крыло.

Интересно, а голуби спят?

Я накрошила хлеба и остатки мяса.

Интересно, а чем питаются голуби?

Я налила в чашку немного молока, вылезла в окно и поползла по крыше, опасливо косясь на скат. Поставила еду на водосточный желоб.

Легла на живот и постаралась получше его рассмотреть.

Явно болен. Бедняга. Похоже, его гонка подошла к концу.

Он не шевельнулся. Не попытался взлететь. Так и сидел на крыше, как будто приклеенный. Болезнью. Ранами. Или старостью.

Интересно, а у голубей бывает температура?

От матери — никаких известий.

От брата — никаких известий.

И моя статуя по-прежнему молчит.

Сегодня утром голубь чуть встрепенулся. Я видела, как он дополз до чашки с молоком, обмакнул в нее клюв — раз, другой, третий. Потом склевал хлебную корку и забился в уголок под желобом. Серая окраска перьев слилась с серым цветом крыши. Надел камуфляж.

Потом он начал тереть о крыло глаз. Глаз весь красный, опухший.

Интересно, а голубям можно закапывать глаза?

Я продолжала писать. С утра до вечера. Всю ночь. В пижаме. Питалась всякими остатками из холодильника — старым сыром, йогуртами, тарамой, сурими. На столе собралась толстенькая пачка отпечатанных страниц. Я смотрела на нее с удовлетворением. Я писала нашу историю. Прекрасную историю нашей любви.

Вот закончу и преподнесу ему.

Во всяком случае, эта мечта поможет мне продвинуться вперед с книгой. Если он по-прежнему не даст о себе знать, я скоро ее допишу.

Из дома я больше не выходила — боялась пропустить его звонок.

Он меня испытывает. Хочет показать, кто в доме хозяин.

А ведь я оставила ему целых два сообщения. Два сообщения от нежной, влюбленной женщины.

Может, он принял решение, что ответит на третье?

Пожалуйста. Завтра еще раз позвоню.

Я обо всем узнала от Шарли.

Она подошла ко мне на мягких лапках.

Ей совсем не нравилась роль горевестника.

— Мне кажется, будет лучше, если ты обо всем узнаешь, — сказала мне она. — У него другая.

Я не сразу ее поняла.

Кто такая, поинтересовалась я. И напряглась, вспоминая, как звали ее последнего возлюбленного. Того самого, из Миннесоты, который не вылезал из «боингов» и без конца мотался в Париж, Франция, ради лишнего поцелуя.

— Подожди, но ведь между вами вроде бы все кончено. Почему же он не может…

— Да я совсем не об этом! Я не о нем! С ним у меня и правда все, и никого другого нет.

— Тогда о ком?

Я мысленно обозрела наш ведьмин клуб. Вроде бы никто не подходит… Шарли, Валери, Анушка, Кристина… Вряд ли ее Симон сыграл бы с ней такую шутку. Он — цикламен, ведущий оседлый образ жизни.

Подумав об этом, я засмеялась. Если уж и цикламенам больше верить нельзя! Если даже цикламены начинают таскаться по бабам…

— Я тебя прошу, не мешай, мне и так нелегко! — взмолилась Шарли и уперлась в стол обоими кулаками. — Знала бы ты, как долго я решалась! Собрала в кучу все свое мужество! Думаешь, это так просто?

Она жалобно смотрела на меня. Я поняла, что она говорит серьезно. Стряслось нечто действительно важное.

Только никак не могла взять толк, о ком же она. Перебирала знакомых…

— Слушай, я все-таки не понимаю. Давай не тяни, ладно? Обещаю оставить в живых…

Она набрала полную грудь воздуха и посмотрела на меня с такой любовью, с такой нежностью, с такой предупредительной деликатностью, что до меня вдруг дошло. Разом.

Нет! — заорала я. Очень громко. Нет, нет!! Этого не может быть! Удар оказался так силен, что я упала прямо на пластиковый кухонный стол. Лбом о столешницу. Стрела вонзилась мне в сердце. Нет, нет, нет, стонала я. Поднялась, сжала руками виски и закрыла глаза. Ничего не хочу видеть, ничего не желаю слышать!

Она взяла меня за руку и заговорила, тихо-тихо: