Я была здесь

Он встает, и я понимаю, что он вообразил себе такой же сценарий. Он подходит ко мне, вены на шее налились кровью, мне должно быть страшно. Но я не боюсь.

Я же не хочу, чтобы его сын умер. Этим ничего не исправишь. Будет просто еще один мертвый подросток. И именно эта мысль почему-то придает мне сил, чтобы встать, пройти мимо него и выйти за дверь.

Я держу себя в руках, пока шагаю по коридору, по посыпанной гравием дорожке, мимо пьющих соседей, которые к этому времени включили классический рок. Все нормально, пока я снова не поворачиваюсь к дому и не смотрю на его квартиру, воображая, что человек, из-за которого умерла Мэг, – это чудовище и отец – готовит своему сыну сэндвич.

Всхлип поднимается из самой глубины, словно он гноился там несколько дней, а может, даже недель, месяцев или даже гораздо дольше. И я уже не могу сдерживаться, но и не могу сделать это, когда он рядом. Вот что по-настоящему опасно.

И я бросаюсь бежать.

Я несусь по пыльным улицам, взбивая песок, который летит мне в нос. Кто-то движется мне навстречу. Поначалу я принимаю его за мираж, я за последнее время столько на них насмотрелась. Но только он не пропадает по мере приближения. Наоборот, увидев, что я в слезах, он тоже бросается бежать.

– Что случилось? – повторяет он снова и снова, и его глаза горят не просто беспокойством, а страхом. – Он что-то тебе сделал?

Если бы я даже могла говорить, я не знаю, что сказать. Он чудовище и в то же время человек. Он ее убил, и в то же время она сама себя убила. Я отыскала Брэдфорда, но ничего не нашла. От песка, пыли, соплей и горя я не могу дышать. Бэн все спрашивает, сделал ли он мне что-нибудь, я хочу его успокоить, что нет, он меня не обидел, не тронул, ничего такого. В итоге у меня вырывается сбивчивое:

– У него есть сын.

Я пытаюсь объяснить. Сын-подросток. Которого он защищает и любит, хотя Мэг уговорил покончить с собой и меня пытался. Но слова не идут. Но Бэн был вчера со мной в Траки. Может, поэтому он и так понимает. А может, дело в том, что мы с ним всегда друг друга понимали.

– Вот херня, – говорит он и раскрывает руки для объятия, словно для него это привычное дело. А я так же на автомате иду ему навстречу, словно привыкла к тому, что меня обнимают. Его руки смыкаются вокруг меня, а я плачу. По Мэг, которая покинула меня навсегда. По Гарсиасам, которых, видимо, в моей жизни теперь тоже больше не будет. По отцу, которого у меня никогда не было, и по матери, которая есть. По Упоротому Ричарду и той семье, в которой он вырос. По Бэну и той семье, которой ему не досталось. И по себе самой.

38

Через какое-то время я успокаиваюсь, и мы идем по дорожке вдоль реки. Уже вечер, но катера и водные мотоциклы еще гоняют вовсю. Могучая Колорадо кажется не столько одной из главных рек страны, сколько заасфальтированным акведуком. Как и все остальное в этой поездке, она не такая, как я надеялась. Говорю Бэну, что мне просто не верится, что это и есть великая Колорадо.

– Идем со мной, – и я следую за ним по лодочному трапу к воде. – У меня раньше над кроватью висела большая карта. – Он опускается на колени возле воды. – Колорадо начинается в Скалистых, потом разрезает Большой каньон, а потом течет аж до Мексиканского залива. Здесь она, может, и не особое впечатление производит, – он зачерпывает воду руками, – но если взять эту воду, то в ней есть частицы Скалистых гор и Большого каньона.

Бэн поворачивается ко мне, я подставляю ладони, он раскрывает свои руки, и речная вода, побывавшая в неизведанных местах и знающая столько всяких несказанных историй, перетекает от него ко мне.

– Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы стало лучше, – говорю я очень тихо, и мне кажется, что мои слова не были слышны за ревом моторов.

Но нет, он услышал.

– В первую нашу встречу тебе так не показалось.

Нет. Он ошибается. Хотя я этого Бэна МакКаллистера и ненавидела, в нем всегда было что-то такое, от чего все становилось лучше. Может, за это я его и ненавидела. Потому что лучше быть не должно. Как минимум с ним.

– Извини, – говорю я.

Он берет меня за запястья, и я тоже хватаюсь за него еще мокрыми от этой таинственной реки руками.

Я его не отпускаю, Бэн тоже, так что между нами остается прослойка речной воды до самого мотеля, где, войдя в наш раскаленный номер, мы начинаем целоваться. Поцелуй этот такой же жадный, как и тот, несколько месяцев назад у него дома, но в то же время другой. Словно мы открываем себя друг другу. Мы целуемся. Моя блузка падает на пол. Его рубашка тоже. Так приятно чувствовать его кожу своей. И мне хочется большего. Я стягиваю с него джинсы. Расстегиваю юбку.

Бэн перестает целовать меня.

– Ты уверена? – спрашивает он. Его глаза снова поменяли цвет на чернильно-синий, как у новорожденного.

Уверена.

Сплетясь конечностями, мы добираемся до кровати. Он теплый, напряженный, но в то же время сдержанный.

– Презерватив есть? – спрашиваю я.

Наклонившись, Бэн достает из бумажника блестящую упаковку.

– Ты уверена? – повторяет он.

Я тяну его к себе.

Когда все происходит, я начинаю плакать.

– Остановиться? – спрашивает Бэн.