Я++: Человек, город, сети

На заре э. д. – около 2000 года по старому летоисчислению – возникла новая модель. Серверы и серверные фермы, встроенные в высокоскоростные телекоммуникационные сети, обозначились как критически важные места накопления, характерные для новых городских структур. В отличие от предшественников – амбаров, складов, банковских хранилищ и библиотечных собраний – там хранились дематериализованные активы в цифровом формате: тексты, изображения, видео, музыка, компьютерный код и деньги. Эти помещения оставались совершенно неприметными, поскольку занимали сравнительно небольшие площади, никак не обозначались в целях безопасности и не оставляли никакого простора для архитектурного творчества. Более того, им была свойственна пространственная неопределенность; общепринятые практики рассредоточения резервных копий, кэширования файлов вблизи от предполагаемых пользователей, распределения баз данных по бесчисленному количеству серверов и постоянному переводу информации на новые устройства хранения затрудняли определение точного местоположения конкретных единиц. (В этом смысле сетевой документ совсем не похож на какой-нибудь ценный манускрипт, к примеру, Келлскую книгу, которая хранится в хорошо известной точке Тринити-колледжа в Дублине.) По мере распространения сетей и повышения их эффективности стоимость перемещения цифровых данных снизилась до ничтожной по сравнению с их ценностью, центральное расположение перестало играть существенное значение, и важные серверы могли теперь эффективно работать в отдаленных районах.

В итоге развитие недорогой миниатюрной электроники сделало связанные с такими серверами места производства и потребления все более разбросанными в пространстве и подвижными. Теперь они скорее были увязаны со свободно передвигающимися индивидами, нежели со стационарной архитектурой. Сегодня, когда вы качаете данные на свое беспроводное устройство или, наоборот, посылаете информацию с него, вам не важно, где находятся серверы, к которым вы при этом подключаетесь. Чаще всего вы этого не знаете и знать не хотите. Чем больше вы пользуетесь дематериализованными товарами, тем меньше вас волнуют местоположение и расстояние. И тем хуже заметны связи, определяющие суть происходящего.

6. Цифровые дубли

В «Улиссе» Джеймс Джойс учил нас по-новому видеть город. С того момента, как около 8 утра 16 июня 1904 года «сановитый, жирный Бык Маллиган» просыпается и идет бриться, и до той секунды, когда Молли Блум проигрывает в памяти неоднозначное «да я хочу Да», в Дублине параллельно разматываются несколько клубков сознания его обитателей, посещающих по своим надобностям разные места¹. Нити этих клубков постоянно переплетаются, раскрывая взаимоотношения и обнажая хитросплетения мотивов и тайных желаний, в то время как герои снова и снова встречают друг друга.

Ткань синхронных и связанных между собой действий и впечатлений каждого из описываемых персонажей сплетается благодаря тому, что герои ходят по городу, ездят на трамваях и встречаются в публичных и частных пространствах². Приходят письма и телеграммы, случаются телефонные разговоры, но день Блума пришелся на самое начало беспроводной эпохи; еще нет ни FM-радиостанций, ни мобильных телефонов. Связь обусловлена фактической близостью, расстояние означает отсутствие связи. Когда Леопольд Блум отправляется к Длугачу купить почку на завтрак, он оставляет Молли одну, а главное – наедине со своими мыслями, прервать которые некому. Если бы он позвонил ей из лавки мясника – например, с просьбой снять с плиты кипяток и ошпарить заварочный чайник, – все могло бы обернуться иначе.

Тем не менее однажды Блум все-таки позволяет себе порассуждать о «личном беспроволочном телеграфе, который передал бы посредством тире и точек результат национального конноспортивного гандикапа (простого или с препятствиями) на 1 или более миль и сотен футов, выигранного аутсайдером при ставках 50 к 1 в Аскоте в 3 часа 8 минут пополудни (по Гринвичу), так, чтобы известие могло быть получено и учтено делающим ставку в Дублине в 2 часа 59 минут (по Дансинку)»³. Век спустя эта зачаточная перспектива раздулась до размеров вездесущей постджойсовской реальности, а нынешние дублинцы, беспрерывно болтающие по личным беспроволочным телефонам, сплетают свои нарративы с помощью совершенно незнакомой Блуму грамматической категории – настоящего электронного времени.

Настоящее электронное время