Я - Даго. Я - Даго Пестователь

Макоша пугала даже больше, чем почерневший кельтский камень. Лет, где-то, за сотню до нынешних дней молния расщепила ствол вяза, и когда тот вырос в могучее дерево, внизу у него была крупная щель, напо­минавшая женский срам. Кто-то обтесал две верхние ветви так, что останки их напоминали обвисшие груди. Верхушка вяза обломилась, а потом дерево засохло и теперь стояло множество лет, похожее на громадную женщину с огромными грудями и еще большей срамной щелью.

Костры пылали чаще всего у дерева Макоши. Поющие жерцы, переодетые в звериные шкуры, подво­дили к дереву богини мужчину, который нес в ладони капли собственного семени и вливал их в щель Макоши, чтобы обеспечить себе урожай на полях. Именно тут, под деревом, во время летнего солнцестояния, пьяные голые женщины забавлялись с волками и медведями. Хорошо было и тогда, когда новая семейная пара появля­лась вместе с жерцами у священного дерева, и облизывала обмакиваемый в чесночный отвар вырезанный из дерева член, чтобы обеспечить себе множество детей и долгую жизнь. А кто же не желал иметь большую семью и жить долго и счастливо?

Воронья Гора заросла густым лесом, который тоже считался святым. К вершине проводила узкая и крутая, каменистая тропка. Рядом с нею лежало множество высохших звериных костей, людские черепа, а то и целые скелеты, пробуждая в идущих тревожное чувство. Страшной была не одна только тропа, но и сам густой, мрачный лес, населенный самыми разнообразными духами: кровососами-вомпежами и стригами, мамунами и убожа­тами, а также вечно замерзшими и голодными мертвецами, которые прибывали сюда из Нави.

Гизур был иной веры, чем местные. Его, как воина, который, если только не запятнает себя трусостью, погибнет в бою, ждала счастливая Валгалла, где он будет все время охотиться и вести великолепные бои. Только он уже слишком долго пребывал в этой стране, чтобы в его душу не проникло нечто из веры здешних людей. Богов, впрочем, могло быть много, но еще больше – самых разных злых духов. Один был владыкой на севере; а здесь могли править Макоша или Сварог. Потому пробормотал Гизур молитву Одину, несколько слов молитвы Сварогу и Макоши, объехал овраг, в котором стояли хаты жерцов, и направился к тропе на гору, кото­рую теперь, в вечернюю пору, окружали туманы, а вершина тонула во тьме.

Туманы свивались в какие-то странные фигуры – белые и гибкие; лес по обеим сторонам тропы был совершенно непроходимым. Жалуясь будто мучимые души, звали один другого два филина. Гизур испытывал страх, тем не менее, въехал на крутой подъем. Днем он этого никогда не сделал – здесь бывало множество лю­дей, и никто из норманннов живым отсюда не вернулся бы. Но теперь он понемногу поднимался, но каждое мгновение прищуривал глаза из опасения, как бы не увидать перед собой какой-нибудь чудовищной фигуры. Дважды споткнулся его конь, что норманнн посчитал плохим знаком. Тем не менее, он поднимался все выше, ибо, намного больше собственной жизни ценил он исполнение приказа Хельгунды и желание доказать ей, что он никогда не был трусом.

Наконец увидал Гизур святой камень, весь черный от застывшей на нам крови. Рядом с валуном увидал длинный шалаш, из которого вздымалась струйка дыма. Воин соскочил с коня, левой рукой нащупал на груди амулет, купленный в Юмно у священников Триглава, а правой стиснул обнаженный меч. Так вошел он в ша­лаш, где увидал дымящий костер и подвешенный над ним котел, и сидящих рядом с огнем длинноволосых старцев. Могло показаться, что кроме них в шалаше никого нет, только Гизур догадался, что Голуб Пепельно­волосый со своими наложницами находятся в углу, за висевшим ковром. Поначалу норманнн пронзил мечом двух старцев, потом сорвал занавеску, узнал Пепельноволосого и пронзил его грудь. Испуг подавил вопль в груди обеих женщин, потому они умерли молча от ударов того же меча. Теперь никого из свидетелей страш­ного убийства на Вороньей Горе у Гизура уже не было. Он выволок тело князя из шалаша и перебросил его че­рез луку седла. Сам же вскочил на коня и словно сумасшедший, галопом отправился в обратный путь. Ведь Хельгунда приказала: "привезти живым или мертвым". Гизур предпочитал князя мертвым.

Ночь содействовала ему, была ясной и звездной. Руководствуясь звездами, он неспешно ехал через леса и поля, прямо к Гнезду. Коня не подгонял – тот и так преодолел дальний путь, теперь же приходилось везти всадника и труп.