Я - Даго. Я - Даго Пестователь

- Ты с Авданцем, - сказал он Годону, - должны стоять на страже у двери пиршественного зала, в котором закрылись норманны. Годон, скажи им через двери, что договор я сдержу. Они будут свободны. Я осыплю их золотом. Возьму себе на службу. Жизнь Хельгунде и Аслаку сохраню.

Странная и в тоже время пугающая тишина царила во всем дворище. Приглушенные голоса доносились лишь с нижнего этажа, где в пиршественном зале закрылись норманны. В Сенях и коридорах горели каменные лампадки, но никакой стражи не было. Двор казался вымершим и опустевшим. Единственными звуками были шаги Даго и его воинов.

Даго знал от Годона, какую комнату занимает Хельгунда. На полу он увидел спящую на соломе карлицу. Одним пинком он отодвинул ее от двери, после чего открыл ее.

- Я пришел, госпожа, чтобы дать тебе волю и жизнь, - заявил он, и погасил факел в горшке с водой, поскольку в комнате княжны горело целых три светильника.

Хельгунда сидела на лавке только лишь в шелковой рубахе, а по причине вечерней прохлады она еще накрылась шубой из золотой парчи, подшитой бобрами. На ее маленьких ножках были туфельки, расшитые серебряной нитью. Когда она возвратилась с защитных валов, на которых всматривалась в костры лагеря Пестователя, Милка сообщила ей, что у Аслака случилось кровотечение, которое дитя и задушило. То есть, случилось то, чего и следовало ожидать, так как Аслак кашлял и плевал кровью чуть ли не с младенчества. Никогда она его по-настоящему, как мать, и не любила, поскольку дитя казалось ей неудачным, не способным жить. Но только лишь он, как названный сын Пепельноволосого, мог позволить ей удерживать власть в Гнезде. Потому она приказала Милке закрыть комнату с мертвым Аслаком, после чего направилась в собственную спальню. Только спать ей не хотелось, и она лишь сидела на лавке, охваченная ужасом.

Именно такой и увидел ее Даго. С распущенными каштановыми волосами, в шелковой рубахе, выделявшей ее большие груди, с лицом, облагороженным печалью, с глазами, в которых блестели слезы.

- Ты кто такой? – спросила женщина, срываясь с лавки столь резко, что бобровая шуба с нее свалилась.

Ибо, хотя по странным белым волосам пришельца она имела право судить, что перед тней Пестователь, но на нем был мокрый до пояса зеленоватый костюм аскомана. Но на лбу этого человека сиял золотом камень Андалы Пепельноволосых.

- Я – Даго, Господин и Пестователь, - ответил прибывший, пряча в ножны обнаженный меч. Меня называют Дающим Волю и Дающим Справедливость. Я овладел твоей крепостью. Тебе же и твоему ребенку даю жизнь и волю.

"А вдруг он воскресит Аслака" - мелькнула у Хельгунды мысль. Но тут же она вытянула руки в жесте обороны.

- Иди прочь! – закричала княжна.

Даго испытал странное чувство. На какое-то мгновение вид этой женщины его как бы парализовал. Он не чувствовал собственного тела, своих рук и ног. Во многих местах бывал он, но нигде не видел столь прекрасной женщины. Вот уже много дней не успокаивал он собственного желания, а этот ее жест защиты только лишь сильнее возбудил его. Шелковая сорочка практически облепила тело Хельгунды – все было настолько выразительным, выпуклым, тем более великолепным, что еще не было обнаженным и тем самым возбуждающим воображение.

Он сделал к ней шаг, и тут она отступила и выхватила нож из-под подушки на ложе.

За дверью Даго услышал какой-то шум и голоса. Повернулся, распахнул дверь и увидал, как в коридоре два его воина едва удерживают карлицу с очень красивым лицом.

- Она хочет тебя, господин, - сообщил один из воинов.

Кровь ударила в голову Даго и болезненно запульсировала в висках. Он, Даго, сын великана, должен был бы иметь карлицу и множить карликов? Не слишком ли много карликов в этом народе?

- Можете поиграть с нею, - сказал Даго. – И стойте тут на страже.

Он возвратился к Хельгунде, которая стояла у ложа с ножом в руке. Тут же ему вспомнилась Пайота. Но ему был ведом язык тела и глаз. Лицо этой женщины не выражало чувств Пайоты, губы тряслись от вожделения, глаза желали его. Даго сделал два шага к ней и небрежно вырвал у нее нож из руки.

- Нет, нет, нет! – начала кричать княжна.

Только он уже задрал ей сорочку до горла и увидал тело, такое белое, словно мрамор на ступенях дворца императора ромеев. Женщину он бросил на ложе, но та все еще защищалась, царапалась и кусалась, голая вилась на овечьей шкуре, сжимала бедра, напрягала все тело и с огромной силой отпихивала Даго от себя. Ему пришлось напрячь все силы, чтобы переломить ее сопротивление, зафиксировать ее руки и раздвигать коленями ее бедра, отводя лицо от ее укусов и ногтей. И когда он делал это, пробуждалась в нем воля сражения и желание победы, а вместе этими чувствами росло и вожделение. Это напрягающееся под ним и сопротивляющееся нагое тело, с ошеломляющим запахом восточных благовоний, пробуждало наслаждения порабощать и насиловать, а еще сладкую радость сражения.