Я - Даго Повелитель

Но разве не было и множества других моментов, когда ему казалось, что понимает Пестователя? Путешествуя столь много и видя даже столько на различных дворах, в Авданце иногда пробуждалось подозрение, будто бы то самое Царство Божие, о котором ему столько талдычили, это ничто иное, как власть над миром, которую церковь желала отобрать у князей с королями, даже у императоров. Разве наряду с новой верой не шла в паре власть тевтонских епископов, аббатов и монахов, вечно ненасытных и жадных ко всем земным владениям? И потому он спрашивал у самого себя, возвратившись после разговора с епископом Вичингом: "Если я сделаю, как этот мне советует, то кто будет править, я или Вичинг, либо какой-нибудь иной, назначенный им тевтонский епископ? Разве не была свободной Великая Морава, прежде чем Сватоплук попросил помощи у Карломана, и разве не пришлось ему потом провести множество битв с императором, своим, вроде как, опекуном, прежде чем стать свободным, хотя так, по правд, в манускриптах свободным не стал, а называли его ленником императора?".

Мучили Дабуга Авданца и другие сомнения. В новой религии практически все, что ни делал человек, считалось грехом, за который после смерти должен был он быть сброшенным в адскую пропасть. Грехом считалось удовлетворение всякой естественной потребности человека: еда, питье, распирающая сердца радость жизни, любовь и желание женщины. Да, именно желание и общение с женщиной подвергало особенно тяжелому греху, хотя в краю, из которого он прибыл, как раз это казалось чем-то естественным и даже хорошим, поскольку размножение считалось умножением богатств. Старые деревянные боги из священных рощ не вмешивались в дела междумужчиной и женщиной, их радовала мужские похоть и способность давать потомство, а еще красота женщин. Авданец был молодым, частенько желал женщин и частенько прижимал их к себе. А ведь его постоянно учили: "что всякий, кто глядел на женщину с похотью, уже блудил с ней в сердце своем". Ему говорили, что красота женщины выдает в ней блудницу, и по-настоящему лишь те, кто никогда не прикоснулись к женщине, обретут милость христианского Бога. Сколько же это раз юный Авданец, по причине своей склонности к женщинам, наказывался монахами многодневным постом, ночным бдением, лежанием крестом в церкви. Как христианин, он мог иметь только лишь одну жену; старые же боги из священных рощ позволяли иметь их много. Его предостерегали, что даже общение с собственной супругой, если оба находят в том удовольствие, уже является проступком против христианского Бога. Потому Авданец вечно попадал в грех нечистоты, постился и заставлял себя бичевать, чтобы через короткое время вновь попасть в грех, ибо его юное тело требовало наслаждений.

В своих путешествиях открывал Авданец, что все те епископы и аббаты, сурово наказывающие его монахи – объедались до рвоты, говорили о бедности, а сами пользовались всяческим достатком. Карали за грех нечистоты, но именно среди монахов и монашек было множество таких, что занимались искусством самых изысканных наслаждений. Потому иногда Авданец считал, что христианский Бог бессилен перед человеком и его склонностями. И что если он и создал человека, как об этом говорилось, то создал его со всеми чувственными желаниями и склонностями, так что не мог осуждать его за них. Новая религия казалась Авданцу хорошей потому, что позволяла порабощать народы, наивным казался ему тот, кто воспринимал это учение со всей серьезностью. Потому овладел Авданец наукой притворства. Открыто он грехи презирал, но в укрытии охотно в тех же грехах погружался. Публично он сурово осуждал всяческий грех, но скрыто им радовался. Так через четыре года службы у Арнульфа притворство сделалось его второй натурой. И он даже с гордостью думал, что, подобно тому, как Пестователь овладел искусством правления людьми, так и он овладел наукой притворства, которая показалась ему необходимой для достижения власти.

В беседе с Вичингом он притворялся, будто бы каждое слово того, каждый совет, всяческая рекомендация – глубоко западала ему в сердце и мысли. Покорно опускал он взгляд к земле или покрывал глаза веками; но про себя насмехался над тевтонским епископом. Потом он стоял на коленях перед Арнульфом, вкладывал свои ладони в его ладони, клянясь Евангелием, что если сумеет победить дядьев и отобрать надлежащие ему земли, то будет вечным вассалом и слугой Арнульфа. Жаловался он на свою судьбу бастарда, чтобы тем самым найти понимание у бастарда Карломана, но главным для него было одно: получить от Арнульфа помощь, сотню тяжеловооруженных баварцев, которые вместе с его лестками могли бы помочь ему отобрать наследие. Он присягал Арнульфу, что если отберет свое у дядьев, то попытается взять еще большую власть, а потом они совместно ударят на язычников между реками Альбис и Вядуей, сам же он свой народ тут же окрестит, повсюду построит церкви, выкорчует священные рощи и в каждый уголок своей страны запустит тевтонских священников и монахов.