Я - дерево. Я - стекло

- Раньше я хотел преподавать богатым детям. Заниматься музыкой, которую люблю, и при этом получать хорошие деньги. А сейчас, - он поджал губы, потом грустно улыбнулся, - сейчас не знаю.

- Я хотела путешествовать по миру. Хотела жить в Африке, - улыбнувшись, я посмотрела на Диму. - Постоянно читала Жюль Верна, мечтала побывать в тех местах, о которых он писал. В Африку захотела после того, как в сотый раз перечитала "Пятнадцатилетнего капитана". Еще я хотела стать врачом, как мама. Бесплатно лечить тех, у кого нет денег на хорошее лечение в больницах. Я столько побывала среди врачей, что стала понимать, какие подвиги они совершают каждый день, и насколько люди рассчитывают на них.

- Это же здорово. Ты можешь поступить на медицинский.

Я покачала головой и отвернулась, испугавшись, что сейчас заплачу.

- Как же я поступлю в университет, если еле закончила школу?

- Ты видела сейчас себя? Ты выздоравливаешь, Надя! У тебя все лучшее еще впереди.

Я посмотрела на Диму, пытаясь понять, шутит ли он. Дима казался искренним, как и всегда.

- Ты вправду думаешь, что я выздоравливаю?

- Ну, насколько я могу судить. Это надо уже у тебя или у врачей спросить. Вот ты, как сама чувствуешь?

Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на ощущениях. Голоса молчали, и если я и слышала мимолетом какие-то звуки, то не прислушивалась к ним, и они замолкали. Я коснулась лица; оно не казалось маскообразным, наоборот, - живым и подвижным. Грудь не разрывалась от пустоты, и голова не раскалывалась ни по каким причинам. Я чувствовала себя обычной до кончиков пальцев.

- Я все еще болею, - произнесла, открыв глаза, - я это чувствую. Но мне лучше. Определенно лучше.

- Вот видишь, - Дима потрепал меня по голове, точно младшую сестренку, и отвернулся, задрожав от порыва ветра.

- Знаешь, - сказал он, - сегодня год, как я к вам приехал. Кажется, прошла целая вечность.

- Ты сказал это как-то уж совсем грустно. Ты жалеешь?

Он резко обернулся ко мне и покачал головой, сначала медленно, но потом более решительно.

- Нет. Конечно, я не жалею. Просто, - Дима поджал губы и почесал горбинку носа. Впервые он выглядел таким растерянным и даже несчастным, - просто я теперь не знаю, что же мне нужно? Раньше я был в этом уверен, или думал, что уверен, но теперь все перевернулось.

- Мне кажется, ты знаешь, что тебе нужно.

- И что же?

Я пожала плечами и сказала:

- Сыграй мне.

Он рассмеялся, оглядываясь.

- Сейчас? Тетя проснется.

- Ну и пусть. Пусть просыпается. Сыграй мне, Дима.

ДИМА

Еще мальчишкой я слышал родительские разговоры о Наде, в которых сквозила тревога и какое-то отчуждение, словно они говорили совсем о чужом человеке, но которого им было жаль. Я понимал, что моя двоюродная сестра болеет чем-то ужасным и необратимым, но не испытывал при этом никаких чувств, и обманывал себя, когда, хмурясь, говорил, что мне очень жаль.

Кто бы мог подумать, что эта далекая, даже призрачная родственница, сошедшая с ума, станет так небезразлична моему сердцу? Кто бы мог подумать, что, глядя на то, как она с улыбкой начинает танцевать под мелодию, что я играю, во мне проснутся какие-то глубокие, неведомые раньше переживания, искреннее желание счастья кому-то другому, кроме себя?

Надя встала с беседки, как только я прикоснулся к гитаре. Я замер, пытаясь понять, что она хочет сделать, но та лишь сказала:

- Продолжай.

Я начал играть, и Надина улыбка стала еще шире. Она вышла посередине двора и принялась плавно размахивать руками, крутить головой и топать ногами, пытаясь попасть в ритм музыки.

Ее волосы на утреннем солнце казались не такими бледными, скорее просто лишенными здорового блеска; глаза смотрели не сквозь меня, а отвечали на мой взгляд, может, даже глядели во внутрь, в самую глубь, прожигая тысячелетней мудростью, какую обретают люди, увидевшее смерть за спиной.

Надя рассмеялась, и смех этот был совсем ребяческим.

- Смотри, как я умею! - воскликнула она, делая мостик, но сказав это, качнулась в бок и упала.

Она обернулась ко мне и запыхавшимся голосом спросила:

- Тебе нравится играть, Дима?

- Да, - ответил я.

- И делаешь ты это не ради денег?

- Нет.

Надя улыбнулась и кивнула, будто узнала все, что ей нужно было знать, а потом улыбнулась еще раз, но эта улыбка уже предназначалась не мне.

- Мама, - нежно сказала она, - потанцуй со мной.

Она потянула тетю за собой, которая некоторое время противилась, но как только я заиграл, закружилась в танце с дочерью.

Я играл, не вставая с беседки, и глядел, как тетя Марина неуклюже наступала на ноги Нади, и как та задорно смеялась, отпрыгивая в сторону.

Я попытался вспомнить их в тот вечер, когда впервые увидел, но не смог. Словно разглядывая фотографию в темноте, я крутил в голове картину нашей встречи, но кроме темных отблесков времени ничего не мог разглядеть.

И снова, как уже несколько раз бывало, я почувствовал к тете с Надей такую нежность и привязанность, что стало не по себе. Потом чувство неловкости прошло, и я улыбнулся, признавшись себе, что полюбил их.

- Что же тебе еще надо? - спросил я себя. Но внутренний голос сразу зашептал:

- Много чего.