Я -- дерево. Я -- стекло

Жизнь вернулась в прежнее русло. Мне стало легче, и голоса практически не тревожили. Непривычная тишина в голове принесла покой, но иногда я принимала внешние звуки за галлюцинации и пугалась, что психоз возвращается. Потом это прошло. Я до сих пор была странной, как говорил Дима, но вполне адекватной. Почти все время я проводила в беседке, разговаривала с цветами, просто потому, что привыкла с ними разговаривать. Я даже прибралась у себя в комнате под надзором мамы. Хомяка пришлось отнести в стирку, и я просидела возле стиральной машины весь цикл, глядя в барабан, как нос или глаза игрушки с цоканьем ударялись о стекло.

Прошло еще несколько месяцев, когда голоса стали громче. Я всегда знала, что рецидив неизбежен, но расстроилась и опять замкнулась в себе. Утонувшая Девочка снова начала командовать.

Мама была на работе, когда я окончательно и бесповоротно поняла, что мне стало хуже. Мы с Димой сидели на крыльце. Ступеньки были теплыми от солнца, летали бабочки около цветов, и небо было такое голубое, что, глядя на него, болели глаза.

— Я в лабиринте, — сказала я Диме.

Он повернул ко мне голову, сощурив глаза от солнца, и, улыбаясь, спросил:

— Что?

— В лабиринте. Я потеряла дом, а психоз знает, где он. Он найдет его, и мне придется разговаривать с курящей санитаркой.

От воспоминаний о больнице я задрожала и обхватила себя руками. Дима перестал улыбаться. Он сцепил руки в замок и некоторое время молчал, прежде чем спросить:

— Почему ты заболела?

Этот вопрос удивил меня.

— Не знаю.

— Просто мне кажется, что должна быть какая-то причина, ведь так? Ангина появляется из-за холодных напитков, язва — от вредной еды. А шизофрения — болезнь души, и, может, ты довела себя до такого состояния из-за переживаний?

Я отстранилась от него и попыталась уйти, но Дима взял меня за руку и опустил на место.

— Прости, — он улыбнулся. — Я не хотел тебя обижать. Конечно, ты не виновата в этом. Но причина же должна быть?

Он коснулся указательным пальцем моей груди, там, где сердце, и сказал:

— Может, причина здесь, — затем коснулся головы, — а не здесь.

Я смотрела на Диму, пытаясь заглушить голоса в голове, но Старик уже кричал во мне:

— Ох уж эти сосунки! Вечно строят из себя философов!

— Он прав, — сказала Утонувшая Девочка. — Ты виновата в своей болезни.

— Не виновата, — я покачала головой и закрыла лицо руками. — Не виновата. Нет. Нет. Нет.

Дима коснулся моего плеча.

— Эй, — шепнул он. — Ты чего? Я не хотел тебя расстраивать, и не говорил, что ты виновата.

— Сказал. И Утонувшая Девочка сказала.

— Ты слышишь ее голос сейчас? Скажи, что она неправа.

— Она права. Она всегда права. Я виновата.

Весь мир стал таким огромным, а я такой маленькой, что казалось, он раздавит меня.

Я так устала, хотелось тишины, хотелось спокойствия, но безумие не знает спокойствия. А я, похоже, безумна.

Осознание этого принесло неожиданное умиротворение. Я безумна. Не нужно больше тратить силы на борьбу с самой собой.

— Я безумна, — сказала и улыбнулась, закрыв глаза.

Нет, тут же подумала я, не могу я быть безумной! Кем угодно, но только не сумасшедшей!

Утонувшая Девочка молчала, Старик тоже, только Женщина плакала:

— Устала! Как же я устала! Безумным полагается сон!

— Я не говорил, что ты безумна, Надя, — сказал Дима, обняв меня. Он положил подбородок мне на голову и прошептал:

— Расскажи, когда ты в первый раз почувствовала, что с тобой что-то не то.

— О своих чувствах лучше молчать.

— Почему?

— Мысль изреченная есть ложь. Чувства, обернувшись словами, теряют свою силу.

— И все же?

Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить. Лицо горело от солнечной ванны, пахло розами и сиренью, и еще чем-то теплым и глубоким, каким пахнет только в начале лета.

— Началось с того, что мама говорила мне: «Я люблю тебя», и я отвечала: «И я тебя», но в голове вдруг, быстро и еле разборчиво, раздавался голос: «Лучше бы она умерла». Мне было обидно, ведь я люблю маму, но… «но лучше бы она умерла». Я не хотела ее смерти, но слова разорвали поводок и стали неуправляемыми. Меня это злило и пугало…

Я рассказала Диме все что чувствовала, видела и слышала. Слова давались с трудом, часто он не понимал их смысл и переспрашивал. Тогда я замолкала и боялась говорить дальше, но Дима подбадривал, уговаривал продолжить.

Я даже рассказала ему, откуда появилась Утонувшая Девочка:

— Она была нашей соседкой. Мы с ней дружили, и она часто приходила к нам домой. Потом она утонула. Я игралась сама, но постоянно думала о ней, даже представляла, что мы играем вдвоем. Иногда мне казалось, что я слышу ее голос. Как-то я порвала мамины бусы, красные бусы. Они в моей крови. Железные красные бусы, острые, как лезвие…

— Надя.

Дима улыбнулся и кивнул, чтобы я продолжала.

— Бусы… бусы были еще бабушкины, мама их любила, но носила редко. На годовщину свадьбы она решила их надеть, но не нашла, потому что я их выкинула. Я сказала маме, что это сделала Утонувшая Девочка.

— Как ее звали на самом деле?

— Утонувшая Девочка.

Дима опять улыбнулся, на этот раз снисходительно, и сказал:

— Продолжай.