Читаем Я, Дикая Дика полностью

— А вот и наша красавица! — встретил меня Шут радостными объятиями. А с дивана приветственно помахала сигареткой — конечно, снова Портвейн! Кому же ещё в этом поганом городе и снимать клипы нам, забывшим бога злобным неформалам? Мы поцеловались, как старые подружки, выпили на троих, пока ждали приезда оператора. Того всё не было, и я вспомнила, что не жрала уже часов семь-восемь. Порта кивнула на мой голодный вой, и Шут натащил с кухни разных бутылок, пачку масла, хлеба чёрного и белого полузасохшего, варенье, чай в железных кружках, две банки кофе, ещё чего-то. Я завопила, что нам столько не съесть, но Порта остановила — это, мол, не столько для утоления естественных потребностей тела, сколько для души, то есть антураж для клипа! И жрать надо как можно свинячнее, оставляя огрызки хлебных корок, лужи варенья на столе, окурки, куски консервов в открытых банках, и прочую гадость. Да уж… интересное кино должно у нас получиться, при таком раскладе! Под радостное одобрение Порты, мы втроём нагрызли и нахерачили на столе так, что смотреть страшно! Не выносящая свиноты, я только вздохнула, глядя на это безобразие — чтож, раз надо!

Наконец явился заснеженный оператор Сникерс, пожаловался на дурную погоду, и они с Портвейном начали строить свет. Передвинули тяжелый дубовый стол на середину комнаты, уставили его початыми наполовину бутылками, стаканами, накидали тех самых огрызков. А меня усадили у дивидишника, изучать профессиональный стриптиз.

— Только ты не заморачивайся на всей этой байде, девочка! — наставляла Порта: — Они ж профессионалки, скока лет учились! Не старайся повторять, просто вдохновись, ну, там и возьми что-то для себя, что глянется!

— Ты ведь тем и хороша, что естественна, природной пластикой и душевной сексапильностью, я бы сказал! — присоединился Шут.

— Да, делай лучше, как Белка, как Лёля! — встрял оператор Сникерс: — Чтоб красиво и от души!

— Ну ладно, ладно, поняла я! — они меня уже начали доставать, я не могла сосредоточиться на экранных танцовщицах. Как дитю втирают, ей богу! — А то я до этого голая никогда не плясала!

— Ну, так наверное на надо! — нашёлся Шут, — а то слишком чувственно получится, народ потом пачками хоронить придётся!

Посмеялись, и начали. Я переоделась прямо при всей компании, в серебристое прозрачное платьице-слип до коленок и длиннющие сапоги на шнуровке, принесенные Портвейном. На шею гламурные крупные белые бусы, завязанные узлом где-то в районе пупка. Добавили длинные синие атласные перчатки, и жемчужные браслетики. Потом накрасили по-быстрому, напялили паричок блондинистый, длинный. Башка в нём сразу запарилась, но искусство, как известно, требует жертв, сука такая! Я боялась в зеркало взглянуть… Но пришлось, и от увиденного вырвался вопль:

— Вот бля, кукла-проститняга!

На это Шут радостно кивнул:

— То, что надо, Дика!

А оператор заржал:

— С-с-супер-р-р!

— Теперь давай, на пробу изобрази чего-нить такого! — махнула мне довольная Порта.

— Вы кого из меня сделать хотите, все потом будут думать, что я блядь какая-то! — деланно завозмущалась я, хотя образом осталась довольна. Начала двигаться под фанеру, приплясывать и кривляться, как считала нужным, но Порта остановила жестом:

— Дика, ну это ваще-то что?

— А что надо? — моментально обиделась я. — Ты же ничего не объяснила!

— Расслабься, ты как мороженная!

— Или пластмассовая, — поддержал Шут, стоявший в тёмном углу, так, что лица не видно, только скрещенные на груди руки.

— А голова фарфоровая! — поддержал общую травиловку Сникерс.

— Так чё мне делать-то? — возопила я. Но меня никто будто не услышал — они уже загорелись какой-то новой коллективной идеей.

— А что если её куклой сделать, такой пластмассовой, для стриптиза! — орала возбужденная Портвейн.

— Да, точно, и пусть танцует, задирая платьице, так механически, моргая как дурочка, и губки надувает крупным планом! — поддерживал, блестя глазами Шут.

— И ножкой так — опа! — по банкам всем этим! — изобразил, как именно я должна это делать оператор. Я сразу попробовала повторить, и чуть не сверзлась с высоты этих долбанных неудобных сапог! Вот чёрт, а меня-то никто не спрашивает, как мне вообще идейка?

— Народец, а я что, на столе должна плясать?

— А ты думала? Конечно! — повернулись ко мне все разом. В это время я зачем-то зачерпнула варенья из банки грязной ложечкой, и вылила его обратно.

— Не, не так! — тут же взвыл оператор, подскочив ко мне: — Сними перчатку, на секунду!

Я послушно сняла.

— Портвейн, смотри, а если так! — вопил над ухом длинный Сникерс: — Ну-ка, зачерпни пальчиком вареньица, и вот так, в ротик положи, оближи, и посмотри в камеру!

Он уже нацелился на меня своим горящим видео-глазом, и я повторила предложенное, как можно старательнее моргая.

— Стоп! — заорал Сник, отрываясь.

— Ну, так и что же такого там? — резонно спросила Порта.

Мы сели отсматривать тут же полученный кадр, прямо на мониторе камеры. Получилось клёво, нечего сказать, очень кукольно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века