Читаем Я, Дикая Дика полностью

— И вот это вот — в начало самое, пока ещё музыка не началась, и тока после она на стол вспрыгивает, и ручками вот так! — Сникерс показал как, очень деревянно. Порта согласилась, и я полезла на стол, размахивать руками, топать ножками, задирать платьице, и прочее, что могла бы совершить наглая пластмассовая кукла-стриптизерша в натуральную женскую величину.

По-честному, получалось не очень, я всё норовила то поскользнувшись на варенье, грохнуться к чёртовой матери и переломать все кости; то забывшись, делала одно неверное слишком человеческое движение, и всё по новой… жуть. Потом сползал парик, или чесалась не в тему лодыжка под длиннейшей шнуровкой, да так, что ни терпеть, ни тем более работать дальше невозможно — приходилось, матерясь, расшнуровывать, чесать и обратно зашнуровывать. В итоге Порта пригрозила, что прибьёт меня на месте, и натянув на суставы суровые нитки, сделает из моего трупешника марионетку, чтобы самой управлять, тогда уж всё как надо без трабла пройдёт! На этом месте молчавший Шут возопил, что это охренительнейшая из слышанных им идей, и надо непременно её воплотить! Из всех нас, один лишь он был всё так же бодр и весел. Сволочь, это когда мы все уже чуть не валимся от усталости! Я тоскливо посмотрела в зашторенное окно — оказалось, уже дневной свет сочится. Ни хрена себе, это сколько же сейчас времени?? В конце-концов, я же спать хочу, блиннн! — подумала я, и показала «фак» прямо в камеру. Сникерс, оказывается, всё еще снимал, и мой жест его взбесил:

— Дика, зачем так-то, думаешь, ты одна такая замученная?

— А что там? — заинтересованно повернула голову Портвейн. Сказано — профессионал, всегда ушки на макушке, вдруг чего пропустит.

— Да вот, смотри-любуйся! — зачем-то разозлился Сникерс. Порта заглянула в монитор, и захлопала в ладоши:

— Это ж как раз что надо, в конец клипа! Последним кадром, а?

Сникерс недоверчиво посмотрел на неё, Шут закивал. Я заглянула тоже, мне прокрутили назад: оказалось, мой жест очень неплохо лег на плёнку, очень по-человечески, сумрачно.

— Но ведь кукольности никакой не осталось! — возразила я неуверенно.

— Так это же самое оно, в финале поставить, вроде как, кукла ожила! — отмахнулась режиссёрша. Мы со Сникерсом одновременно пожали плечами, при том он недоверчиво покосился на меня, и я отвернулась.

— Я ваще-то спать хочу, — сказал я тупо, стягивая перчатку. Больше не могу, ей богу!

Улеглись, кто где, я даже умываться не стала, и не переоделась. Повалившись на продавленный диван, завернулась в толстый старый вонючий плед, и лишь сомкнув глаза, уплыла туда, где…

Мы втроём, напившись злого неразбавленного виски «Джэк Дэниелс» развлекались на полную катушку: разыграли сценку обыска арестантки, типа Ветер на улице задержал Гдетыгдеты и привел в «отделение» (ко мне на хату). Там я уже дожидалась их, при всем параде «полицейской»: в косухе, узенькой кожаной юбочке с широким ремнём за который вместо резиновой дубинки или шокера заткнута почему-то садитская плётка. Видон дополняли мои излюбленные тяжелые гады, чулки в сетку и строгая кепочка надвинутая на правую бровь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века