Я для тебя одной воскресну

Леля усмехнулась - мне удалось совершенно раскрепостить ее. Мышцы Плазмы расслабились. Она неосознанно откинулась на спинку стула, положила стопу на колено, словно планировала сесть в позу лотоса, но остановилась посередине. Немного помедлив, Леля устроилась в кресле по-турецки и бросила на меня прямой, почти заинтересованный взгляд.

- Иногда встречаемся. Но очень редко. Я видела от силы шесть индиго, из сотен земных. Не говоря уже о тех, кто живет в колониях. Зато мы всегда помогаем друг другу, если сталкиваемся. А ты видел отца? Родственников-мельранцев?

На долю секунды я опешил, оцепенел. Она вот так запросто, залезла в душу, нашла самое болезненное место и ковырнула. Но весь ужас заключался в том, что мне вдруг очень захотелось поделиться с Лелей сокровенным. Тем, чем никогда и ни с кем не делился.

Мама приучила меня не жаловаться, не стенать на судьбу и никому не показывать, даже если тебе совсем худо. Редких приятелей я уверял, что люблю мельранскую родню, а они принимают байстрюка с распростертыми объятиями. Только встречаемся мы очень редко. Но... это всего лишь веяние времени - любить за тысячи километров, а то и световых лет. По горло в суете и заботах видеться только при крайней необходимости, перекидываться смайликами и комментариями в блогах, на форумах. Годами искать минутку на разговор по видеосвязи и вечно отменять его из-за пустяшных, в общем-то, причин. Отчасти так оно и было. Но в глубине души я знал, что если бы хотел, нашел время и место, и достучался до тех, инопланетных родственников. Но я не хотел. И вот сейчас, впервые за столетья, возникла потребность рассказать об этом. Откровения полились из меня рекой, наполненные непривычно бешеными эмоциями.

Внутри закипала злость, круто замешанная на горечи и боли. И снова, как очень-очень давно к ним примешивалось это неистребимое ощущение потери.

При всем желании я не мог остановиться. А Леля... Леля застыла - то ли удивилась, то ли сосредоточилась на моем рассказе. Хотелось бы думать, что второе. Я почему-то изо всех сил искал ее взгляд, но Плазма отвела глаза и посматривала искоса, из-под опущенных ресниц. Я не мог разгадать выражение ее лица. Губы Лели чуть вытянулись, вздрагивали, но в остальном она казалось неподвижной и бледной, как мраморное изваяние. Только пальцы жили своей жизнью, сминая и перебирая виртуальные листки. Компьютер реагировал на манипуляции Лели - страницы вздрагивали, шелестели, уголки загибались, как настоящие.

Меня беспокоила реакция Плазмы, но остановиться, дать нам обоим передышку, не получалось.

Словно вскрылся нарыв, и он должен был очиститься, чтобы перестать болеть, зажить.

Я поведал Леле о том, что мельранская родня поначалу не признавала ни меня, ни маму. Потребовала ее письменно отказаться от претензий, и от алиментов, от встреч с отцом. Угрожала расправой над всей семьей - над дедом, бабушкой, тетей. Позже я выяснил, что мельранцы не могли выполнить гадкие обещания - наши правительства на тот момент уже заключили договор. Даже таким высокородным, богатым инопланетникам, как мои родственники, убийство землян не сошло бы с рук. АУЧС уже тогда жестко контролировало людей, так или иначе связанных с мельранцами. Мама и ее семья находились под защитой нескольких спецслужб сразу.

Но, знай она об этом, уверен, все равно подписала бы документы. Мама была такой - решительной и сильной, по-настоящему сильной душой женщиной.

Я ни разу не заставал ее плачущей.

Помню, когда пошел в школу - до 12 лет меня обучали на дому репетиторы - впервые столкнулся и с обожанием и ненавистью к полукровкам.

Химичка - очень полная, похожая на жабу в очках - презрительно потребовала, чтобы я встал и при всем классе, поставленным лекторским голосом продекламировала:

- Вот! Полюбуйтесь! Результат химической реакции между не способной устоять перед инопланетником землянки и похотливым мельранцем.

Чтобы класс проникся всерьез, химичка ткнула в меня толстым пальцем, похожим на сардельку. Ребята притихли - справа захихикали, слева зашушукались, сзади завздыхали. Химичка подошла поближе, поправила узкую фиолетовую блузку, и складки жира на ее животе и бедрах проступили сильнее. Обрюзгшее лицо, с несвежей, прыщавой кожей, заштукатуренное так, что казалось еще немного и косметика склизким желе свалится на пол, приблизилось к моему.

- Ну, покажи, как тебя там дома учили! - с вызовом потребовала химичка.

И я показал. Рассказал урок так, что ее отвислые щеки задрожали от бессильной злобы.

Но придя домой, дал волю чувствам. Плакал и рвал тетрадь по химии, словно передо мной эта ужасная жаба. И тогда мама подошла своей летящей походкой, словно не касаясь земли маленькими стопами. Ноги у нее, на зависть всем подругам, были тридцать шестого размера, удивительного для женщины среднего роста. Как сейчас помню одухотворенное, точеное лицо мамы, с острыми скулами и подбородком, с родинкой под губой и маленьким шрамом на носу. Она наклонилась, обдав меня запахами новомодных художественных красок и домашних оладьев, обняла за плечи теплой рукой и сказала: