Я для тебя одной воскресну

— Никогда не позволяй обиде себя обидеть.

И поцеловала, так как умела только она — в затылок, потрепав непокорные вихры.

Мама никогда не давала обиде себя обидеть и никогда не унывала.

Ксенофобы — дед с бабушкой — вышвырнули ее с младенцем из дома за то, что связалась с инопланетником. Но мама была художницей и картины ее продавались весьма неплохо. Мы не шиковали, не излишествовали, но ни в чем не нуждались. Даже тете помогали.

Когда родители выгнали маму из дома, ее сестра получила все — внимание, заботу, и… материальный достаток. Дед много лет работал строителем в одной богатой фирме, и пенсию получал очень неплохую. Бабушка вышивала шикарные натюрморты на заказ. Тетя училась — сначала в ВУЗЕ, потом в аспирантуре, а потом в другом Вузе. И сидела у родителей на шее долгие годы. А когда деда с бабушкой не стало, оказалось, что у нее нет ни сбережений, ни работы. Тогда-то тетя внезапно и воспылала любовью к сестре и раскаянием, что так давно ее не видела, не навещала, не познакомилась с племянником.

Мне исполнилось десять, когда она появилась у нас на пороге. Высокая, нескладная, с крупными чертами лица — совсем как у деда, в узких джинсах и футболке с блестками. Ее длинные, немного крупные пальцы, унизанные кольцами с синими и зелеными самоцветами, без конца теребили ручку сумки. И брелоки на ней — стилизованные кошки из натурального меха — смешно подпрыгивали. Словно стесняясь, тетя все время прикрывала большим пальцем правой руки ноготь указательного — он был кривоват. Долго мялась на пороге, мычала что-то о том, что я ее не знаю, но узнаю, вылила на меня кучу другой словесной белиберды.

Какой я красивый, какой неземной. Я слушал в пол уха, в надежде, что мама выгонит ее взашей. Мама все отлично понимала, но подкидывала сестре немного денег, чтобы встала на ноги.

Позже, спустя много лет на меня вышел отец.

Я вернулся из очередной командировки, плюхнулся в кровать, почти задремал и тут заголосил мобильник. Ни за что не взял бы, знай я, кто звонит. Но мелькнула шальная мысль — вдруг шеф хочет уточнить что-то по поводу поездки, или первый, черновой отчет вызвал какой-то вопрос. Я принял вызов, не глядя.

И услышал тихий, вкрадчивый, очень мелодичный голос мельранца.

Я никогда не разговаривал с отцом, но сразу понял — кто «на том конце провода». Почему-то инстинктивно открыл глаза, и заходящее солнце ослепило последними лучиками.

Отец не дал и слова вымолвить — тараторил как, будто за ним гнались. Извинялся, уверял, что мечтает наладить связь. Зачем? Я не верил ему — ни в добрые намерения, ни в искреннее раскаяние. Лишь обещал подумать. Но через день позвонил мельранский дядя и потребовал оставить их семью в покое. Казалось странным, что один брат отыскал меня — не без труда, между прочим — я переехал в другой конец Земли, и почти не сидел дома, мотался по колониям, а другой открестился. Ужасно не хотелось разбираться в семейных дрязгах. Я возненавидел их всей душой, еще когда мамина родня делила наследство, пыталась урвать кусок пожирнее, картину подороже.

Они собрались в нашей старой квартире, там, где еще пахло мамиными красками и маминым оладьями… Кричали, вопили, хватали завещанные ею полотна.

Я смотрел на этих чужих, малознакомых людей отстраненно, в оцепенении — как на цирковых клоунов. И не мог дождаться, когда же они покинут осиротевшее жилище.

Наверное, после всего этого мне, за многие столетья и в голову не пришло жениться, завести детей. Казалось, нет ничего хуже, чем разбогатеть новыми родственниками. Уже и прежних хватало с лихвой.

И вот только умирая, я вдруг понял — как же хочется, чтобы кто-то присел на смертное ложе, взял за руку, утешил. Сказал, что любит и будет помнить.

Что-то сломалось во мне в тот день.

Но когда вышел из больницы, и не подумал связаться хоть с кем-то из многочисленной родни. Даже с теми немногими, кто все-таки навещал умирающего паралитика. Робко просачивался в реанимацию и, не зная, что сказать, просто стоял невдалеке от кровати, буравя полным сочувствия взглядом. Я почти не запомнил их лица. Слишком плохо видел, чтобы различать мелкие детали на таком расстоянии.

Отметил лишь иссиня-черные волосы одного — они походили на птичьи перья, запах пряностей от другой, тихое позвякивание массивной пряжки ремня третьего.

А сейчас, ни с того, ни с сего мне безумно захотелось, чтобы Леля… Леля ждала дома или, вот как теперь, сопровождала на задания. Чтобы по утрам вставала и желала доброго дня, чтобы звонила вечером, уточнить — во сколько вернусь. Я не мечтал, чтобы она ждала с горячим ужином, слишком хорошо знал, что для этого достаточно заплатить домохозяйке. Не воображал, как она вылижет дом или постирает, как многие мои коллеги. Обслуга справлялась со всем великолепно.