Я – дочь врага народа

– Боком выйдет Никитичу твоя угода, – не могла угомонится старая. – Таких бы Манек да мать бы вовремя осекала, да отец бы одёргивал, да соседи бы устыжали – откуда бы тогда им взяться-то было? Эвон сколько на земле сволочи накопилось – цельная война! Ты бы сщас на Катерину глянул: её горем, как берёзку бурей, оборвало. Облистится ли когда?..

– Такой дуб вывернуло… Немудрено и засохнуть рядом… – вздохнул Мицай, но тут же подбодрил свою хозяйку: – Надо надеяться… Мы же русские: поплачем, поплачем и дале поскачем…

– Што да, то да, – согласилась Дарья, – русского человека никакому горю без ухвата не переставить… больно он жизнью накипел! Хотя бы Катерину нашу возьми… В такой беде да не упустить Васёну…

– Кстати… Васёна, – пожелал уяснить Мицай. – Она-то пошто за реку подалась?

– Кистянику за Омкой собирать, – осерчала старая на дедов вопрос. – Грей давай лапы-то свои – может, тепло до мозгов дойдёт… Всё вам, мужикам, разжуй да в рот поклади…

Она потрогала рукою воду в лохани, приняла у Нюшки черпак, велела:

– А ну-ка, посвети сюда!

Девочка принесла со стола коптилку. Заодно с Дарьей увидела на мыску дедовой ступни вспухшую красноту.

– Чё заохала-то, чё ты заохала? – не дожидаясь причитаний, поспешил Мицай пресечь бабкины междометия. – Пройдёт…

– Ага… Пройдёт, если не отпадёт… Тут больницей пахнет…

– Какой ещё больницей?! – возмутился Мицай. – Нынче докторам и без меня дела хоть отбавляй…

– Ну, Михаил! – взмолилась Дарья, однако старый оборвал её:

– Восьмой десяток Михаил, и всё Господь милует. Проварим раз-другой в твоих травах, и успокоится…

Нюшка следила за канителью стариков и вспоминала своих родных деда с бабушкой. Она безотчётно сравнивала надёжность того и этого уюта. Ей хотелось вернуться туда, но и здесь она была готова остаться насовсем: слушать воркотню бабушки Дарьи, ухаживать за дедом Мицаем, осознавать свою нужность. Но, к сожалению, она понимала временность чужого тепла, потому, вернув коптилку на стол, забралась на скамейку и затихла.

Мицай спросил:

– Ты чего там нахохлилась, воробей? Не спать ли надумала?

– Какой – спать? – ответила за неё старая. – А ужином кто тебя кормить будет? Меня ж ты не слушаешься: днём-то лизнул, что котёнок…

Нюшка представила деда котёнком, хихикнула, но испугалась своей вольности и опять затихла. Хозяйка тем временем, сливая из чугунка вар, приговаривала, словно молилась на вареную картошку:

– И чё б мы без тебя, без рассыпчатой, делали? Волку дай, и тот морду от тебя не отворотит…

– Ты, волчья кормилица, Неманьке-то чего давала, нет?

– Нет, – ответила старая, – твово приказу никак не дождусь…

Мицай хохотнул:

– Ну! Опять помело в рожон повело… Долго ли тебе закружиться…

– С тобой закружишься… Ты мне со своею Неманькой полные ухи заботы нажужжал.

– Не сумки твои ухи, лямки не оборвутся. Ещё чего поставь! Да постели чего потеплей… в конуре-то пущай обвыкат животина.

– Учи, – сказала Дарья. – А то у меня голова-то порчена…

– Язык у тебя порченый. Гляди – шипами порос…

– Зато у тебя бритый, на черенок набитый. Как есть лопата…

Весь разговор старая вела озоруя, подмигивая Нюшке. Она явно зазывала её в дружбу. Потому и велела деду:

– Ты бы собачью кормёжку не мне, а Нюшке поручил бы. Пущай роднятся на новом месте.

– Это ладно! – одобрил Мицай, а старая похвалила его:

– Хотя язык у тебя лопата, зато душа богата…

После ужина Дарья собралась ещё разок «слетать» до Афанасьевых.

– А ты, воробей, – наказала Нюшке, – как только хлёбово степлеет, выстави Неманьке.

Ожидая собачьего времени, Нюшка поглядывала на дремотного деда и вспоминала сказанные за ужином слова бабки Дарьи:

– Вон как мятая картошка с лучком-то жареным деду поглянулась – уплетает, ажно за ушами трещит. Этак станешь его кормить, скоро оба козлятами у меня запрыгаете…

Однако сказанное Дарьей девочка поняла ещё и по-своему: если она так Мицаю необходима, он и вправду сильно болеет. Таким же слабым прошлой зимою казался ей в доме бабушки Лизы новорождённый бычок, который силился подняться на тонкие ножки, да никак не мог собрать их в кучу. Нюшка тогда подлезла под телёнка, подставила ему свою спину – помогла устоять. Бабушка, войдя в избу, только не запричитала:

– Душа ты моя добрая! С такою-то душой всю жизнь надсажаться тебе чужой немочью…

Но в тот раз Нюшка не ощутила к себе жалости, наоборот: она показалась себе сильной. Да и теперь она бодрилась. Углы чужой избы не казались ей уж такими тёмными; на лежанке похрапывал дедушка Мицай, в ограде ждала «хлёбова» собака Неманька.

Вспомнив про собаку, Нюшка накинула на плечи фуфайку, взяла собачью плошку. На дворе валил снег. Спустившись с крыльца, девочка поставила плошку возле конуры; псина ткнулась мокрым носом ей в ладонь.

– Хорошая, – прошептала Нюшка и погладила животину. – У-умная моя!

И тут она услыхала в сараюшке соседнего двора разговор.

– Ты што? Не знал, какой он у тебя дурак? – сразу признала девочка тёткино раздражение. – Зачем поил идиота?!

– Попробуй не напои, – заканючил ответный голос. – Он бы и тебя не постеснялся, всё бы вдребезги разнёс…