Я – дочь врага народа

Избалованная лёгкими радостями Мария совсем не умела страдать, потому повалилась головой на диван, как Фетиса на прилавок привокзального базарчика, и стала издавать звуки, явно перенятые от древних предков…

Однако доораться до звериного рыка ей опять помешала ночная собака. Она завыла под окном, словно почуяла приближение чьей-то смерти.

Поднялась Мария на ноги так, словно её вызвали на допрос. И всё-таки… Она дотащилась до комода – поглядеться в зеркало. В раннем свете зари глянула на себя и вспомнила давешний сон. Ей показалось, что теперешнее её лицо похоже на вилок капусты… Рядом с зеркалом лежала половинка тетрадного листа, на котором сажей было написано: «Прощайте! Ухожу на фронт. Васёна».

– А, та-та-та-та! – опустилась Мария на диван. – Вот это да! Вот это Васёна! Плакала Федькина женитьба… Плакало Осипово добро… Ищи теперь ветра в поле…

За окном, на той стороне улицы, в рассветной дымке, увидела она двух бабёнок, которые судачили, поглядывая на афанасьевский дом.

«Обо мне говорят, – решила Мария и обнаружила, что продолжает держать в руке прочтённую записку. Постояла так, подумала и разорвала листок надвое, ещё надвое, ещё, ещё… Решая при этом: – Пусть побегают поищут! Ветра в поле…»

Васёну искали всей деревней. Облазили колки, пади, поречье… Отчаялись. И в конце концов решили ждать весны. Может, где из-под снега вытает…

Семешка-глупырь и тот загоревал. И повторил, видать, услышанную от кого-то приговорку:

– Кому чёлт велёвку подаёт, у того и Господь её не отбелёт…

Катерина Афанасьева после известия о гибели мужа, и без того, как говорили бабы, очерствела, а с пропажей Васёны вовсе закаменела.

Видать, не зря под окнами её дома повадилась взлаивать да подвывать ночами блукавая чья-то псина…

Глава 17

В кухне Афанасьевых стряпали ржаные пряники – готовили к Новому году посильные гостинцы для ребят, которыми должны были заселить детский дом.

После обеда за окнами разбушевалась метель.

– Муки осталось на одну стряпню. Осип по такой погоде с Татарки завтра бы хотя бы воротился… Тягун, гляди, разыгралси, снегу до крылец натянет, – беспокоилась старая Дарья, которая руководила стряпнёй.

По столу, когда-то сделанному самим хозяином дома для большой семьи, Катерина раскатывала сочни, смазывала их взбитым яйцом, протыкала вилкой, посыпала крупинками сахара и передавала на другой край стола, где Мария полосовала их ножом на квадратики, ромбики, тонкой рюмкой резала на кружки и полумесяцы, укладывала на листы.

Листы принимала Дарья, ставила на загнетку, ловко подхватывала деревянной лопатой с длинным держаком и определяла в жерло русской печи – на тлеющие берёзовые уголья.

Листы с готовыми пряниками ставились ею на широкую подоконную лавку – отдышаться. После чего к делу приступала Нюшка. Довольная своим участием в таком добром деле, она радела как могла.

Наполненные ею миски, укрытые чистыми тряпицами, выставлялись в кладовку – на мороз.

В доме одна только Дарья тревожила тишину. Погода вызывала в ней беспокойство, потому как на завтра было намечено отправляться деревенским бабам в березняки – готовить дрова впрок для детдома. Сокрушало старую ещё и то, что уехавший в Татарск Осип опять оставил своего балбеса «произвольничать» в деревне. Кроме того, и личными заботами не забывала она поделиться:

– Деду моему, слава богу, вроде как полегчало…

Разговор о старике дёргал Марию за нервы, но Дарья непроизвольно возвращалась к нему. Понятно: у кого что болит…

– Вчора мой дед сказал, что нисколь бы не задумался – взять с собой Нюшку партизанить. Уж больно девка пригодна для сурьёзных дел…

Старая была уверена, что никто с нею не заспорит, не помешает говорить, потому, глядя в жаркое хайло печи, удивилась:

– Надо ж было такому воробью успеть догадаться – так спасти деда! Не выбрось она из кошевы ружья, сщас бы я была бы уже вдовою… Мне бы теперь не стряпать с вами коржики-пряники… Ходить бы по Барабе, собирать бы по всему степу дедовы косточки…

Она отколупнула от горячего листа пряничный лепесток, подала Нюшке:

– На-ка, пожуй. А то печём, печём, а сами ни при чём…

Нюшка с робостью покосилась на Марию.

– Давай, давай! – подбодрила её Дарья. – Кабы на свете не такие люди, как ты, жевали бы мы фигушки на соплях…

Старая произнесла эти слова с таким значением, что Мария раздула ноздри и обернулась на бабку. Но под ответным взглядом Дарьи зрачки её забегали по кухне, остановились на лавке, где стояла полная посудина стряпни. Подхватив миску, она унеслась в кладовую… Катерина, в отрешённости своей, ничего этого не видела, не слышала. Казалось, не сочень, а душа её распластана по столу и всё она скрипит под скалкой, скрипит…

– Что-то в Катерине сломалось, – не хоронясь Нюшки, сообщала дома старая Дарья своему Мицаю. – Третью, считай, неделю нутром своим тает и тает… Того гляди, головня чёрная наружу просунется…

– Уймись, нечистая твоя сила! – не выдерживал Мицай её нудных причитаний. – Опять бабья жила заблажила…