Я догоню вас на небесах (сборник)

Районом, где проживал Аркадий с мамой и папой, владели старухи с кошелками. Толстые, тощие, на опухших ногах, на усохших ногах. Может быть, у старух, как говорится, здесь было гнездо. Они жужжали. Расталкивали. Осуждали. Лезли. Владельцам собак кричали: «Сколько мяса жрут твари. Людям не хватает. А тяжкий труд дворника? У нас дворничиха Симка — вот такая морда. Ничего не делает, говорит: „Не желаю! Везде одно собачье дерьмо“».

Студент Аркадий собак любил. Но не имел. Студент Аркадий девушек тоже любил. Был у него опыт по этой части в девятом классе. Но она ему изменила с курсантом. Потом замуж за курсанта вышла. Теперь с ребенком дома сидит.

Когда Аркадий глядел на старух, ему хотелось им возразить: мол, собака единственное сейчас существо, сохранившее в себе суть такого понятия, как беззаветность. Слово «собака» теперь философский термин. Старухи же, это вы видите, распоясались, от них шума больше, чем от рокеров, брейкеров и металлистов. Но тут же Аркадий себя одергивал: стоп, говорил, старухи — это святое. Они прожили трудную жизнь. И вздыхал, чтобы заглушить в себе неуверенность.

Интересно и то, что в районе, где проживал Аркадий, не было стариков, — наверно, их гнездо находилось в другом месте. Если они и появлялись случайно, то вели себя как неплательщики алиментов, воспитавшие в себе способность исчезать в стене.

Вот и шагал Аркадий в этом релятивистском мире в поисках несокрушимой константы, на которую он мог бы опереться всем своим весом и всеми своими помыслами. Иначе он свою жизнь представить не мог и оттого мучился.

Из примыкающей улицы ему навстречу вышла женщина с хорошо развитым бюстом, похожая на талантливую киноартистку Нонну Мордюкову. Держит эта женщина у плеча капусты кочан. Смотрит она на Аркадия зло. А со всех сторон сбегаются и сбиваются в клин старухи.

«Дорогу! — кричат они. — Мы устали! Мы больны!»

Аркадий пытается бежать, оборачивается — перед ним прилавок. Двое парней — похоже, студенты ЛИИЖТа, подрядившиеся на лето в торговлю, — сгружают с тележки аккуратные картонные коробки с ровными круглыми отверстиями. И оказывается студент Аркадий у весов первый.

— Бананы! — кричат старухи. — Детям!

А женщина с кочном им объясняет:

— Товарищи члены очереди, парень не стоял. Его нужно вытащить из наших рядов.

— Не уйду, — говорит Аркадий, проявляя упрямство. — Я первый.

— А еще мужчина! — кричит женщина с кочном.

— Какой он мужчина — настоящие мужчины бананов не едят! — кричат старухи. Выстраиваясь в очередь, они борются друг с другом и от этой борьбы на глазах молодеют, становятся ничего себе — даже средних лет некоторые.

— Тебе сколько? — спросил Аркадия продавец. В его вопросе Аркадий расслышал: «Бери побольше. Это не повторится».

— Пять, — прошептал Аркадий.

Продавец вытащил из коробки гроздь, она созрела у него в руках. Положил ее на весы — гроздь полыхнула оранжевым воском.

— Десять.

— Беру…

Очередь взвыла: «Они заодно. Они вместе пьют. О-о-о-о…»

Женщина с кочном, она стояла второй, ударила Аркадия по голове кочном.

Другие члены очереди предложили от всего сердца: лишить его стипендии, оштрафовать, выгнать, показать по телевидению. Но главной и сильнее всех высказанной была та горькая правда, что настоящих мужчин теперь нет.

Аркадий глубоко вздохнул и, прижимая к груди гроздь бананов в десять кило весом, посмотрел на них затравленным взглядом Христа. Женщины были в сбитых набекрень, сползших на глаза шляпках, в задранных платьях, в стоптанных туфлях. У некоторых бюст съехал набок. Ресницы потекли. Подбородок окрасился помадой. Дышали они жарко и хрипло.

— Успокойтесь, — сказал Аркадий. — Поясню: настоящие мужчины появляются лишь там, где есть прекрасные дамы. А вы, извините, сумчатые волки. Еще великий поэт намекал, что вы можете коня на скаку остановить — вцепившись ему в горло зубами.

Ох! Зачем он это сказал? Женщин нельзя обижать, даже старух. Такую ошибку не спишешь на молодость — только на глупость. Отсюда мы заключаем, что в житейском смысле студент Аркадий был глуп.

— Беги. Убьют, — прошептал продавец.

Гордость не позволяла Аркадию побежать. Он был защищен сознанием того, что выскакивать из очереди дамы побоятся — если выскочишь, обратно не воткнешься. Дамы качнулись за ним свирепой волной. И откатили назад. И лишь последняя, поскольку терять ей было нечего, оторвалась от очереди, как брызга, догнала Аркадия и уколола его вязальной спицей в локоть.

— Вот тебе, — сказала она.

Задумчивый Аркадий сел на скамейку в сквере. Почесал локоть. К нему подошла старушка, вся в черном, седенькая, сухонькая, в аккуратных темно-коричневых туфельках. Улыбнулась она и спросила:

— Не станете возражать, если я присяду рядом с вами?

Аркадий вскочил.

— Сочту за честь.

— Скорблю, но ненавижу баб, — сказала старушка, усаживаясь. — Они превратили жизнь в трагический абсурд, а мужчину в шута. Но ведь их тоже пожалеть надо. Вы посмотрите, что они носят, — одежда на них как физическая неполноценность. А где взять?