Я догоню вас на небесах

Женщины глядели в центр круга, где только что лежало тело девочки, но вот их ситцевый венок смешался; плача, они сошли с пути: на ржавых шпалах, на щебне, среди пятен мазута алела кровь.

Потом я видел много крови, но никогда она не была такой акварельной.

Женщины шли чередой. Впереди молодая, с головой, похожей на осенний осиновый веник, и две ее большеглазые дочки. Позади всех, чуть приотстав, шагал я. Убитая девочка закрывала мои глаза ладошками, как совсем недавно еще закрывала отцу...

Но надежда сноровиста и живуча. Она пробилась в сознание словом "переправа"! Ну взорвали мост, разбомбили, победим - отстроим. Широкий и легкий, как лезвие бритвы. А на это время наладят переправу: буксир, баржу или речной пассажирский пароход, Волхов - река судоходная.

Мне представились молчаливые пожилые саперы, свайный пирс из тесаных желтых сосен. Саперы курят махорку. Лицо, шея, мысок на груди, кисти рук у них цвета хорошо копченных колбас, а вот лоб, плечи, руки - белые. Когда они моются, это видно. Острые топоры они заворачивают в вафельные полотенца.

Саперов не было.

Переправы не было.

Полувоенный и его сын-крепыш отчерпывали воду из полузатопленной зеленой лодки, принадлежавшей, наверно, смотрителю моста или обходчику - в ней лежали весла и форменная железнодорожная фуражка.

- Нас возьмите! - Женщины полезли в лодку и совсем ее утопили бы, но полувоенный сказал резко:

- Нельзя, гражданки! Лодка течет. - Он был хмур и правдив. - Сначала мы вдвоем переправимся на ту сторону - Вова без устали будет отчерпывать. Я достану там хорошую лодку, большую. Найду добровольцев на весла, может быть, даже катер. Переправим всех. Не волнуйтесь, гражданки, потерпите еще час-полтора.

Женщина с осиновым веником на голове долго глядела на тот берег. Дочки ее скинули сандалии, зашли в воду, и война отступила от них. Сначала они взялись брызгаться, потом сняли платья и поплыли - по дну руками.

Переправится полувоенный - за нами катер пришлют. Два катера!..

- Сына оставил бы, - сказала полувоенному женщина-веник. - Может, он уже там...

Ее поняли все, даже дети. Девочки вылезли из воды, схватили свои платья и сандалии.

- Что это вы? - с тревогой и возмущением сказал полувоенный. - Этого не может быть. Что это вы?.. - Он вгляделся в тот берег: глухие черные крыши, березы, снова крыши, тополя, как зеленые горы, и опять крыши. - Мы переправимся. Вова будет отчерпывать... - Полувоенный провел лодку по мелководью, впрыгнул в нее, расставил белые икрастые ноги и навалился на весла.

Мы смотрели, как они удаляются, как поклевывают лодку, пронзают ее насквозь солнечные ножи.

Посередине реки, в светлых нестрашных брызгах, без огня и грохота, лодка исчезла. Немцы вколотили в нее снаряд резко, как гвоздь в мокрую доску.

Женщины подхватили ребятишек, бросились от кромки берега в кусты.

Тихо стало. Так тихо бывает в зной. Солнечная метла запахала реку, и снова - нет горя.

Мы ждали: может быть, выплывет полувоенный, может быть, его сын-крепыш. Когда поняли, что никто здесь не выплывет - течением отнесет, чувство вины охватило нас всех, будто мы подтолкнули полувоенного, поторопили.

Женщины вдруг уставились на меня. Дыхание мое прекратилось, как в перетопленной бане.

- Возвращайтесь в Окуловку, - сказал я. - Оттуда на Кириши. Там, наверно, поезда идут. А я вниз по реке. Вам с ребятами не пройти, да и кто знает, что там...

Еще полчаса назад женщины, полные решимости и боевого духа, не стали бы меня слушать, даже смотреть не стали бы, но сейчас разум их повернулся в сторону реальности и здравого смысла. Кто-то попросил меня, если дойду, позвонить мужу. Другие тоже забеспокоились. Нашлась тетрадка, карандаш. Я записал телефоны и адреса. И они потянулись назад к Дубцам, вдруг уставшие и разобщенные. Осталась только "веник" с дочками.

- Мы с тобой, - сказала она. Ее дочки подошли ко мне, взяли за руки и строго, как младшие сестры, на меня посмотрели.

Мне стало неловко даже думать об их матери как о "венике". Но худа она была, и желтые волосы дыбом, хотя, я это уже понимал, не лишена женственности и привлекательности.

- Как вашу маму зовут? - спросил я девочек.

- Наталья.

В моде тогда были Ната и Тата. Наталья - звучало, как если бы Анну назвали Нюрка.

- Может, лучше "Наташа"?

- Не лучше. Она "Наташа" не любит. Так ее ейный муж называл. Она его ненавидит. "Наталья" - чего тебе не нравится.

- Наталья Сергеевна, - сказала "веник" с ухмылкой.

Это меня устроило.

- Пошли, - сказал я. - Наталья Сергеевна, вы себе отдаете отчет?

- Я никому отчетов не отдаю, даже себе, - сказала она.

Мы пошли. Девочки впереди, вприскочку. За ними Наталья Сергеевна. И, поотстав, я. Насвистывая.

Поселок вниз по реке назывался Волховская пристань.

На улице никого. И на самой пристани никого. И никаких пароходов.

Старик высунулся из будки. Сказал:

- Ушли пароходы - все уплыли...

Я сел на скамейку, лицом к мосту. Его не было видно. Но я видел. Он был нарисован на небе - многоарочный и бесконечный.