Я дрался на «Аэрокобре»

На столе все запасы – небольшой кусок хлеба пополам с мякиной и несколько штук конфет, выменянных в ОРСе на ягоды и грибы. Хорошо хоть лес помогает. Грибы и ягоды растут, будто и нет войны. Рыбу ребята иногда приносят, если удается выбраться на рыбалку на Вятку или на Широкий Аркуль. Жаль, времени свободного у них нет. Все взрослые ушли на фронт, у станков остались старики, женщины да ребята. А план выполнять нужно…

Мать разделила хлеб, конфеты, отложив себе кусочек поменьше, налила детям по большой кружке кипятку, заваренного вместо чая поджаренной морковью.

– Ешьте.

Павел посмотрел на стол, на кусочки хлеба, проглотил слюну и спросил:

– Чего ж ты себе мало оставила?

– Мне хватит… Я тут дома как-нибудь, а вам работать.

– Да-а, – протянул Дима. – Помрешь с голоду, что мы без тебя будем делать?

Все трое принялись за свою более чем скромную трапезу. Некоторое время длилось молчание. Потом Павел вспомнил, видно, что-то веселое, улыбнулся и спросил у матери:

– Мама, чего ж ты теперь палку не берешь, чтобы хорошо ели? Помнишь, раньше, в Ананьеве, заставляла?

– Вот я сейчас палку возьму, чтобы не ели!

Но вот и последняя строчка. Письмо дочитано. Я аккуратно сложил листок, спрятал его в карман гимнастерки.

– Ну и что же тут такого? Везде сейчас плохо живут. Все для фронта, для победы, – после небольшого молчания отозвался Ипполитов.

– Как «что такого»?! Пацаны ведь голодные все время, учатся, работают… для победы, для тебя. Они там всех фронтовиков героями считают… Убьют… Разве герои о смерти думают?

– Герой!.. – процедил Ипполитов.

– Ну, не герой. Зато думаю о жизни, а не о смерти. Если бы Гулаев думал о смерти, то не сбил бы тридцать два самолета. А Кожедуб? Видел, как он над аэродромом «Хейнкеля» рубанул?

– Они тогда на пять минут опоздали прилететь, – напомнил Бургонов.

Против примеров из жизни полка Ипполитов ничего возразить не мог. Он попытался, однако, поспорить еще о жизни в тылу.

– Учатся они там! Знаю я, как учатся. Заставляют их, вот и учатся. Нас тоже заставляли в училище учить разные ортодромии, локсодромии… Сильно они нужны тебе сейчас!

Летчики в этом споре были на моей стороне. Они органически не могли принять мрачную «философию» Ипполитова. А сейчас спор принял принципиальный характер – нужно ли человеку знать то, что не пригодится сегодня, немедленно. Первым вмешался Трутнев. Он обычно молчал, но на этот раз не выдержал:

– Тебе уже и ортодромии не нужны! Что же нужно? Только за ручку держаться? Так ты больше нас всех вместе за нее надержался. Значит, все? Больше тебе ничего не нужно?

Трутнева поддержал Королев:

– Шоферы и то изучают теорию двигателя, автомобиль. Механики изучают аэродинамику, хотя и не летают. А ты-то летчик!

– А он как Митрофанушка, – улыбнулся Лусто. – Извозчик, мол, довезет. Да, а кто же их там заставляет учиться, по-твоему? – спросил он Ипполитова. – Работать, может, заставляют. Война… А учиться?

Под таким напором Ипполитов стушевался, даже стал как будто меньше ростом.

– Да что, да я так просто… – он попытался обратить все в шутку, никак не ожидая, что все летчики ополчатся против него.

– Кто их заставляет… – вместо Ипполитова ответил Мише я. – Сами учатся. И читают то, что проходят в старших классах. Вот послушайте еще одно письмо:

«На днях работал у станка и так устал, в сон клонит, – писал мне брат Павел на фронт. – Глаза слипаются, деталь на станке крутится, все сливается, того и гляди уснешь, сам в станок вместо заготовки попадешь… Думал, упаду. И вдруг почему-то вспомнил „Войну и мир“, „Анну Каренину“ – читаю сейчас, когда время есть. Представил себе Стиву Облонского и Пьера Безухова в Английском клубе. Сидят они там, обедают… Аж в животе заурчало, слюнки потекли. Вот бы, думаю, их на наши харчи посадить. То-то бы полакомились!

Даже смешно стало. Ребята повыключали станки, смотрят на меня, как на сумасшедшего. Чего это, мол, ему смеяться охота пришла.

– Ты чего смеешься?

– Да вот представил: обедают Облонский с Безуховым в Английском клубе. Перед каждым по кусочку нашего хлеба, по кружке морковного чая, вместо сахара – клюква. Едят и похваливают, запивают кипятком. Любезности друг другу говорят…

Ребята ржут, за животы берутся.

– Это что ж, кипяток вместо шампанского?

– А мякина – устрицы?

– Конечно, похваливать будут!

– Добавки попросят!

– Вот бы их после обеда сюда в цех, к станку! Вместо моциона! Чтобы подагры не было!..

Опять все смеются. А я представил себе Пьера возле своего станка – куда и сон делся! Будто сам в том клубе по-настоящему пообедал досыта. И кажется, тычется Безухов туда, сюда, не знает, как к станку подступиться, что с ним делать, посматривает на соседний станок, а там так же Облонский мучается. Я у них за мастера. Показываю, что и как делать. Работа идет…

Так и приладился с тех пор. Как тяжело станет, вспоминаю их, заставляю работать… Безухов у меня уже заправским токарем стал – он поближе, на моем станке работает. А у Стивы что-то не ладится еще. За ним все следить приходится. А то брак дает. Но исправляется потихоньку…»

Летчики от души смеялись над этим письмом.