Я дрался на «Аэрокобре»

Борис понуро заруливает в капонир… Идут дни, напряжение боев спадает – может быть, фашистские нервы не выдерживают, а может, самолетов у них мало осталось. Голованов начинает летать.

– Ну, как спалось?

– Отлично, только мало… Еще бы минуток шестьсот добрать!..

– А эти, не мешают?

– Кто?.. А, блохи? Нет! Я их и не чувствовал…

Дежурство. Я сплю в кабине. Никак не удается выспаться как следует. Удар кулаком в плечо. Не раскрывая глаз, запускаю мотор, даю газ. Только на взлете окончательно просыпаюсь – увидев ракету, Волков толкнул меня. Взлет, мол…

Хоть и сменили на моем истребителе мотор перед началом боев, от этого почти ничего не изменилось. Мотор оказался дрянным.

Дежурному звену обед подают прямо в кабину. Температура здесь давно перевалила за пятьдесят, а тут еще горячий, обжигающий борщ. Под крылом обедают техники.

– Ну как там, Женя? Не замерз? – спрашивает из тени инженер полка по вооружению Кацевал.

– Слушай, Федор, отзынь на пол… вареники в сторону, – меня смутило присутствие официантки, – а то сейчас этот борщ у тебя на голове будет!..

Перед вылетом достал из кармана вкладную книжку Госбанка, повертел в руках. Так и хочется сказать: «На, Коля. Если что, перешлешь матери»… Сорок пять минут воздушного боя измотают какого угодно атлета. А такие бои в каждом вылете. Все устали до изнеможения. Устали не только физически. Постоянное нервное напряжение тоже дает себя знать. Только идиоты, пожалуй, могут ничего не бояться. Страх присущ каждому психически здоровому человеку, только у одних он проявляется открытой трусостью, другие переламывают себя, идут в бой. Но знают, на что идут. Я всегда чувствовал нервное напряжение, пока шли к линии фронта. Но стоило увидеть немцев, как это чувство исчезало, я успокаивался. Вернее, бой занимал все мое внимание. Однако, честно говоря, я не думал остаться живым в этих боях. Вот и решил было отдать вкладную книжку на сохранение Николаю. Но потом самому стало стыдно, спрятал книжку в карман…

Снова обед. На стоянке. Летчики сидят на земле, вяло ковыряются в тарелках. Аппетита ни у кого нет. Даже у Голованова. Сказывается постоянное переутомление.

– А где же этот ваш, маленький… Миша? – вспоминает официантка.

Лусто обедать не хочет и спокойно спит под навесом за капониром.

– Пупок? А он увидел, что вы обед везете, и убежал вон туда, – Лебедев махнул рукой в направлении противоположного берега Жижии, – на гору.

Официантка приняла это всерьез.

– Как же я туда поеду?! Тут же моста нет…

Предрассветная темень. Летчиков привезли на аэродром.

– Товарищ командир, ложитесь, поспите, – Волков заботливо поправляет расстеленные заранее чехлы. Он и сам все эти дни не высыпается, но в первую очередь думает о летчике. Тому летать, драться…

Утро на командном пункте. Командиры эскадрилий получают предварительное задание на день. Оно в первые же часы будет нарушено: вылеты на дежурства поломают весь график. Летчики толпятся вокруг. Каждому интересно узнать, не уменьшилось ли напряжение. Кармин – заместитель Бекашонка – пристроился перед осколком зеркала, бреется. «Что вы делаете?!» – захотелось остановить его, но неудобно подходить с дурацкими – я сам прекрасно понимал это – приметами к пожилому, опытному летчику.

Правда, в воздушном бою в этот день Кармина сбили, он выпрыгнул с парашютом. Но перед этим он сам сбил одного «шмита», а второго, на горящем уже самолете, с перебитыми фашистскими пулями ногами, таранил. Это были шестнадцатый и семнадцатый, сбитые Карминым. Он больше не смог воевать, вернулся в Казань и стал начальником аэроклуба. Там он и до войны работал. С глаз долой – из сердца вон. Кармину так и не присвоили звания Героя Советского Союза, хотя все данные для этого были…

Вечер. На густой траве возле КП сидят коммунисты полка. Присутствуют только летчики и штабные работники – техники и механики заняты подготовкой материальной части. Ведь к рассвету все самолеты должны быть отремонтированы, готовы к вылету.

Приехали командир корпуса Утин и командир дивизии Горегляд, чтобы обсудить итоги первых трех дней операции. Боевые командиры, они не упускали случая побеседовать с летчиками, узнать от них что-либо новое. И Утин и Горегляд многое видели с земли, когда командовали истребителями со станций наведения. А Горегляд и сам часто летал, дрался. Однако и к мнению рядовых летчиков они прислушивались, старались уловить элементы новых тактических приемов, еще только рождающихся в процессе воздушных боев наших «ястребков» с фашистскими бомбардировщиками и истребителями.

Сейчас все говорили о тяжелых боях с большими группами противника. «Вот бы всегда водить по двадцать – двадцать четыре самолета, – намекали летчики на вылет, когда Горегляд водил „этажерку“ из двадцати четырех истребителей. – Тогда бы мы мигом отучили немцев летать…»