Я дрался на «Аэрокобре»

— Федор Федорович, — подошел он к Архипенко. — Отпустите меня завтра с утра. Поеду Виктора искать…

— Зачем же, здеся, искать? Завтра или сегодня ночью он сам придет, раз еще не пришел.

— Волков хотел ехать Женьку искать. А кто он ему? Летчик просто. А это ж сын!..

— Ну ладно. Если, здеся, он завтра не придет, то послезавтра поедешь.

Ни ночью, ни на следующий день Виктор не вернулся. Григорий Сергеевич ходил как в воду опущенный. Последнюю ночь он почти не спал, ворочался на своей широкой лавке под окном, прислушивался к каждому шороху. Может, идет? Наутро он отозвал Лусто в сторонку. Тот, с тех пор как не вернулся Виктор, оставался старшим в общежитии (Архипенко жил отдельно). Да и непьющий. Даже свои фронтовые сто граммов часто отдавал товарищам, не то чтобы когда лишнего хватить.

— Миша, вот тут у меня под лавкой баллон с самогоном и канистра с вином. Если без меня придет Виктор, отдашь. А так побереги, не говори никому — выпьют… А потом ищи, где достать. Это еле нашел. Я сейчас пойду…

— Эй, Лусто! — закричал с машины Архипенко — Где ты там? Ехать пора!

— Счастливо, батя! — Лусто побежал к машине, его втащили в кузов, и машина тронулась.

Старик постоял, посмотрел вслед летчикам, пока они не скрылись за поворотом, вошел в хату, взял шинель, котомку с продуктами и пошел в другую сторону искать сына на фронтовых дорогах и в госпиталях. К этому времени все склонились к мысли, что Виктора нужно искать именно в госпиталях. Здоровый, он пришел бы уже. Вон Лебедев на следующий день после него выпрыгнул, а успел вернуться… Правда, он приземлился невдалеке от шоссе, долго выбираться к автомагистрали ему не пришлось. А Виктор мог сесть где-нибудь в предгорьях, плутать по бездорожью…

Кто ж его знает, где он…

Опять Галя плакала…

Медленно-медленно возвращалось сознание, но тут же на смену приходил какой-то несвязанный бред. Тело как будто обволакивал темно-синий туман небытия, потом он светлел и растворялся, и вновь приходило сознание, пульсировавшее мыслью: «Вот и смерть». Казалось, что она подошла совсем близко, стиснула мои, сразу онемевшие, пальцы, сдавила грудь так, что стало трудно дышать. Только сердце, которое еще продолжало биться, борясь с наплывающим мраком, как будто закричало от ужаса, заставив сделать последнее усилие и очнуться…

Первое, что я увидел, была приборная доска, за которой расстилался зеленоватый сумрак. Преодолевая болезненную онемелость, я шевельнул пальцами ног, затем рук, наконец шевельнулся сам и вдруг понял, что жив. И от осознания этого факта в душе разлилась какая-то безмятежность. Сами собой всплыли картины из детства. Тихий городок Балта Одесской области, речушка Кодыма с берегами, поросшими осокой и камышом, большая груша в нашем саду. Давным-давно упавший с дерева спелый плод поставил мне огромный синяк. Отец еще сказал: «Ничего, сынок, это твой первый синяк. Крепись, сколько их еще будет в твоей жизни…»

Сознание возвращалось медленно. Сквозь мутную пелену я слабо различал очертания приборов, даже пытался читать их показания. Странно, но стрелки стояли на месте: «Как же так? Я же лечу…» Перед глазами совершенно отчетливо виднелись проплывающие под крылом самолета родные места: Балта, Кодыма. Вот медленно наплывает село Буторы, где отец в начале 30-х годов работал заместителем директора колхоза, город Ананьев, где перед войной жила вся семья…

… — Смотри, живой! Дышит! Ай да летчик, ай да молодец!

Эти слова, сказанные отчетливо над самым ухом, ударили словно обухом по голове и вернули меня к действительности. Я окончательно пришел в сознание и увидел склонившегося надо мной майора с артиллерийскими эмблемами на погонах. За ним стояли два капитана, еще несколько офицеров и солдат. Невдалеке грохотала канонада, а в небе над головой гудели самолеты. «Не пойму, где я? Что со мной? На том я свете или еще на этом?»

А майор между тем, подозвав кого-то из солдат, продолжал ощупывать мое тело: ноги, туловище, голову. При этом не переставая восхищаться: «Ну, летчик, ну, герой, после такого выжить…»

Когда он дотронулся до руки, я невольно вскрикнул.

— Потерпи, потерпи, браток, сейчас мы тебя вытащим из этого плена. Васильев, — крикнул он кому-то, — бери его под руки.

Но я уже окончательно пришел в себя, убедился, что цел, хотя и ранен в голову и руку.

— Спасибо за помощь, славяне. Теперь уже я сам выберусь, только уберите это чертово дерево.

Действительно, огромная толстая ветка лежащего рядом дерева придавила мне ноги, не давая двигаться. Солдаты осторожно, чтобы не задеть меня, убрали ее, и я самостоятельно выбрался из разбитого самолета.