Я дрался на «Аэрокобре»

— Об этом надо рассказать тебе особо. Мы-то с Федором не знали, что на твоей машине неладное с передатчиком, хотя потом начали догадываться. Приезжали Утин с Гореглядом и устроили нам разнос. Обвинили Федора в том, что он пустил бой на самотек, что ты самовольно покинул строй, бросив ведущего. Но сегодня с повинной явился наш радист сержант Широких. Оказывается, накануне вечером перед вылетом он все машины проверил, кроме твоей.

В предпоследнем вылете ты же «Пе-2» на разведку сопровождал. Передатчик у тебя был настроен на его волну. Он подошел к твоему самолету, а тот облеплен механиками. Волков ему сказал, мол, посиди минут десять, пока мы закончим. Он сел, а тут из соседней эскадрильи механик: «Пойдем в деревню, там самогон отменный». Ну он и пошел, решив, что утром перенастроит, а утром проспал с похмелья. Вот так. Теперь сидит на гауптвахте. Фигичев приказал дознание провести и передать дело в трибунал.

— Ну, пожалуй, с трибуналом это зря. Специалист-то он хороший. Да и зачем нам терять людей. Пусть на губе посидит и подумает. Как вы-то?

— Работы хватало. Сбили девятнадцать, потеряли двух вместе с тобой, ну а поскольку ты вернулся, значит, одного. Так что, кроме Королева, потерь в эскадрилье нет, а вот ЧП вчера было в полку…

— В чем дело?

— Представляешь, в лесу возле аэродрома, прямо напротив стоянки нашей эскадрильи, сконцентрировалась большая группа немцев. Видимо, хотели прорваться через линию фронта и наткнулись на аэродром. Судя по рассказам пленных, они собирались напасть на охрану и уничтожить самолеты, но их обнаружили. И знаешь кто?

— Кто?

— Наша оружейница Бурмакова.

— Что? Галка? Каким образом?

— Ночью куда-то ходила и напоролась на их охранение. Они начали стрелять. Тут же наши подняли всех, кто был с оружием, и к утру немцев в основном перебили, хорошо еще пехотинцы помогли. Галю нашли…

— Что с ней? — перебил я. — Жива?

— Пока да. Но врачи очень сомневаются… Две пули в грудь навылет и одна в ногу. Лежит в санбате, бредит, никого не узнает. Знаешь, Женя, она в бреду не раз твою фамилию называла…

Утром я поднялся вместе со всеми, Лусто, успевший куда-то сбегать, сказал:

— Спи. Архипенко сказал, чтобы тебя не беспокоили, отдыхай. Он и сам не пришел, чтобы не разбудить.

— Какой там отдыхай.. Надо доложить Фигичеву, что прибыл, повидаться с ребятами, Волковым…

— Фигичев уже знает о твоем возвращении, ребята тоже. В полку праздник.

— Ну вот, сам говоришь, праздник, а я — спи, отдыхай… Нет, я пойду…

Придя на стоянку, я не застал летчиков. Эскадрилья только что вылетела на боевое задание, но вокруг царило оживление. Первым подбежал Волков.

— Здравствуйте, товарищ командир, с возвращением вас!

— Здорово, Коля! Опять без машины остались…

— Ерунда. Главное, сами живы, а машина будет. Сегодня, говорят, будут к нам перегонять самолеты из соседней дивизии. Они получают новые, а нам свои отдают. Командир, вы о Гале слышали?

— Слышал, Коля. Жаль ее, хорошая дивчина…

— А она столько здесь перестрадала, когда услышала, что вы погибли. Ведь она любит вас, товарищ лейтенант.

— Откуда ты взял, старшина?

— Видно. Как она этого ни скрывала, а я заметил…

— Ну это ты брось! Какая может быть любовь? Война же идет…

Вокруг собрались все свободные механики и летчики соседних эскадрилий. Я поспешил сменить тему разговора, но решил все же зайти в санбат справиться о самочувствии Бурмаковой.

Весь день я не мог найти свободной минуты. Принимал поздравления, отвечал на вопросы, десяток раз рассказывал о событиях прошедших дней. Но, пожалуй, больше всего времени было потеряно на споры с командиром эскадрильи.

Едва прилетел Архипенко, я пошел на КП и стал проситься на задание. Но тот был неумолим.

— Нет, Жень. Сегодня, здеся, отдохни. Потом посмотрим. — Архипенко никогда не брал на задание только что пришедшего домой летчика, всегда давал ему денек отдохнуть.

— Что, летать хочешь? — спросил Фигичев.

— А как же!

— А рука как?

— Ерунда!.. — я пошевелил рукой. — Не больно даже.

— Тогда вот что: будешь перегонять самолеты. Тут недалеко. Километров десять. Туда на машине, оттуда на самолете. Идет?

— Ладно… — в моем голосе прозвучало откровенное разочарование. — Хоть это…

— И себе заодно самолет подберешь…

«Подберешь»! В этот день я перегнал три самолета. Один из них принял Волков. Дрянь, а не машина. Мощности почти выработавшего ресуре мотора едва хватало для взлета. Но выбора не было. Другие тоже не лучше…

Лишь поздно вечером выкроил я время зайти в медсанбат к Бурмаковой. Я понимал, что сделать это необходимо, ведь она была моей подчиненной. А кроме того, из головы не выходили слова Волкова: «Ведь она любит вас, товарищ лейтенант». Странно, но я этого не замечал…