Я дрался на Ил-2. Книга Вторая

— Нашего капитана перевели в ваш полк. Так он маленький ростом и всегда подушку подкладывает под парашют, чтобы лучше видеть. Так вы ему, пожалуйста, передайте подушку.

Тут инженер полка подходит ко мне и по-деловому говорит:

— Мы тебе за ночь отремонтировали самолет, шасси отремонтировали, колесо болталось там у тебя. Ты перекалил стволы у пулеметов. Стволы мы тебе заменили, пристреляли. Сейчас летает немецкий истребитель, так что ты подожди. Тебе минут через двадцать дадут разрешение на вылет. Ты взлетай и лети домой. Привет!

Стволы я перекалил, наверное, когда стрелял по колонне. Нажал и не отпускал. А все ж таки тридцать выстрелов в секунду. Я говорю:

— Хорошо.

Инженер полка любил командовать всеми. Подушку, что девушки мне дали, положил в кабину. Осмотрел весь самолет и принял его после ремонта. Тут приходит матрос и говорит, что дают мне разрешение на взлет. Запустил мотор, полетел и сел дома… Подушку отдал командиру полка.

Вскоре началось освобождение Ленинграда.

14 января 1944 года. Туманное утро. Вдруг страшный грохот орудий. И следы огромных снарядов двенадцатидюймовых орудий видны — с фортов бьют и с кораблей. Когда снаряд летит, за ним остается инверсионный след, и видно, как он летит и даже как крутится. В первые дни метель была… Тогда говорили, что из авиации только наша штурмовая дивизия летала. Может, я и преувеличиваю, может, я просто не знаю, кто тогда еще летал, но такое впечатление было. Никого в воздухе не видели. Как 14-го начались полеты, так до 18-го мы летали в бой.

Командир полка говорит:

— Я лечу на боевое задание штурмовать аэродром Клопицы. Ты будешь у меня ведомым.

Почему меня выбирал, спрашиваешь? Я уже девятнадцать вылетов имел, знал, как надо крутиться… И мы полетели парой. Погода плохая — большими группами не летали.

Ораниенбаумский плацдарм, он небольшой. Думаю, сейчас он или полезет вверх или будет на бреющем полете проскакивать линию фронта. Но командир летит по прямой на высоте четыреста метров — как раз удобно по нам стрелять. Я за ним лечу, хвостом кручу, а он не маневрирует, ровно летит через линию фронта. Я ошалел, но кручусь, верчусь.

Он летит, после того как перелетел линию фронта, набирает высоту. Я за ним. Он приходит на Клопицы. Зенитки по нам бьют. Я вижу взрывы, он не видит.

Мне непонятно, что он делает. Куда стрелять, в атаку он меня не заводит, а бросить я его не могу. Если я буду атаковать и по ним стрелять, за это время он черт-те куда улетит. И я за ним хожу — то ниже пикирую, то прыгаю вверх. А он куда-то палит в белый свет, как в копейку. Прилетаем, садимся, я подхожу.

— Товарищ майор, боевое задание выполнил, оружие и матчасть работали нормально.

— Молодец, ну мы им показали! Мы им показали, да!

Черт-те что! Тут приходит начальник штаба майор, в начале войны воевал, штурманом был. Комполка не сказал, что я свободен, то есть не разрешил уйти, а потому я стою рядом. Не воспитанный по-военному. Приходят два техника:

— Товарищ майор, в ваш мотор попал снаряд зенитного автомата.

Даша Ибрагимович Акаев смотрит.

— Какой снаряд?

Побледнел. Я иду за ним. Снаряд попал ему снизу прямо в мотор. Но попал удачно в накладку двух листов брони. Дуракам везет. Если бы на два сантиметра в сторону, он бы пробил картер и попал бы в мотор. Масло вылилось бы, и он остался бы по ту сторону линии фронта.

Ему подносят стакан водки, он хлопнул и пошел. На этом моя война с ним кончилась.

— Расскажите про неудачный вылет на Ракквере.

— Это был черный день полка. Что произошло над самим Ракквере, я не могу сказать, я не летал — у меня лопасть винта отвинтилась на взлете.

26 февраля Акаев повел группу на штурмовку аэродрома. А вернулся один Петя Максюта. Все остальные не вернулись…[17]

Аэродром Копорье. Снегопад начался. А бульдозеров не было, и гусеничный трактор таскал рельсы и ровнял снег, чтобы можно было взлететь. В конце полосы им была собрана огромная куча снега. Командир Акаев решил сам возглавить вылет на штурмовку аэродрома… Повел все руководство полка.

Майор Каштанкин, только что прибывший в полк заместитель командира полка по ВСС, чуть меня не убил. Пошли на взлет я, командир звена, веду последнюю пару. Взлетаю, а мотор не тянет, трясет. Длины расчищенной полосы не хватило. Я разворачиваюсь. Опять не удается взлететь. А сзади-то мой стрелок говорит:

— У меня затыльник от тряски с пулемета слетел.

Четвертый заход, Каштанкин показывает: «Взлетай!» — хлопает по кобуре и кулаком машет… Он же летчик, должен слышать, что мой мотор трясет. Но ему надо показать, он прибыл на фронт. «Взлета-ай!» Вот такое отношение у него ко мне было.

Может быть, он и другой был, может быть, и хороший где-то когда-то был, но я его перед этим обидел. Я облетывал самолет, а при посадке колесо не выпускалось. Я маневрировал, перегрузки делал, аварийно выпускал — двадцать семь с половиной оборотов лебедки. Ничего не помогло. И я сел на одно колесо. Мне уже приходилось это делать, так что знал, как это делать. Выключил мотор, перекрыл бензокран. Самолет накренился…