Или какой-то квадрат. Заходим строем и бросаем по команде ведущего. Ты знаешь, как бомбили Ю-87? С переворота, потому что они находятся почти под прямым углом к цели. Они очень точно бомбили, а мы могли пикировать под углом не более 45 градусов.
– Все зависит от его стабилизатора, он же неуправляемый. Бывает, стабилизатор так изогнут, что снаряд пойдет не туда, куда ты целился, а куда-нибудь в другую сторону. Но попасть, конечно, можно, мы же не в человека целимся.
– Эшелоны. Мы целым полком на эшелоны летали. После нас все горело, но и мы потеряли ведущего. В Сувалках, на границе Белоруссии с Польшей, мы летали шестеркой и уничтожили батальон пехоты. Нам никто не противодействовал, так что можно было сделать много заходов. Мы до того распохабились, что прямо вдоль окопов ходили.
Еще баржу топили. Одно попадание было, но она не взорвалась, сразу не утопили ее. Стреляли, по палубе люди носились, ныряли в воду. Знали, что по воде никто не будет бить. Там не одна баржа была. Не одной ведь баржей фронт снабжали, верно?
– Да. Два фотоаппарата стояли. Самолет выходит на цель, бомбы падают, и включается фотоаппарат. Чуть-чуть под углом снимки получаются. Потом уже у всех стояли кинофотопулеметы. Там время показано – ничего не соврешь.
– Нет. Хотели один раз нас зажучить, но не получилось. Кто-то ударил… Вроде по времени мы там были, но оказались другие. И потом, у нас же фотографии, такие большие листы.
– Танки. Во-первых, они самые прикрываемые. Если мы низко спускаемся, они бьют прямой наводкой прямо по нам. А во-вторых, у каждого пулеметы.
– Одинаково. Положено, давай – и все. Чего переживать?! Мне говорили техники, что я всегда улыбаюсь.
– У нас не было. У нас был один летчик, Моргунов, его все время рвало, он даже летал с открытой кабиной, без «фонаря».
У нас был другой случай. Где-то на юге, около Мелитополя, пошли шестеркой, и один летчик запоздал с выводом из атаки. Проходит выше меня и сбрасывает бомбы прямо на мой самолет. Я думаю, ну и все! Хорошо я был прямо под ним, а не сзади: бомбы все сзади остались. Подлетает к ведущему и как даст ему в бок! Это был еще 1943 год, приемников особенно не было, скорость после вывода сумасшедшая – 500 километров. В общем, сбил своего ведущего, лейтенанта Заплавского, и тот погиб. А он полетел обратно. После этого с ним никто не хотел летать и куда-то его отправили. Потому что нельзя зевать. Все входят в пике, и ты должен войти, а ты рот разинул! Прозевал, тогда не иди, тогда оставайся наверху, ты же своих угробишь!
Вот с 1949 года по 1953 год я был в оккупационных войсках в Германии. Мне сообщили, что бывшее мое звено – Чикризов и Изотов – сошлись на пикировании. Ну, Изотов холостяк, он пил много, а когда летаешь, нельзя пить. Маневр нужно рассчитывать на дурака, будешь рассчитывать на умного – убьют.
– Нет. С похмелья – может быть. Но мы рано почти не летали, первый вылет примерно в 11.00.
– Сколько надо наземным войскам. Максимально – два, три. Четыре делал один раз. Это физически тяжело.
– У меня такой характер: когда мне что-то грозит, я расслабляюсь. Лечу – улыбаюсь, смеюсь, шучу. Почему я должен плакать, переживать? Все равно будет так, как Бог велит.
С рассветом тебя будят, покушал, сидишь в землянке. Сразу вопрос: куда лететь. Или зенитки, или истребители будут беспокоить. В этот момент, когда задание получаешь, какое-то нервное напряжение возникает, и так до самолета. А когда сел в самолет, занялся своим делом, то уже некогда. Уже думаешь, как взлететь, пристроиться.
– Да. Это потому, что мы летали группами, там не надо штурманской подготовки, главное – держись своего ведущего, если ты ведомый. Он бомбы бросает, и ты бросай, он стреляет, и ты стреляй. Никуда не уходи. Как говорится, бросить ведущего – это преступление.
– Да. Был такой случай. Рассказывали, вылетели с аэродрома, ходили, ходили, прилетели на свой же аэродром и начали его бомбить. Это на Карельском фронте, 17-й гвардейский полк.
– СПУ. Лампочной сигнализации не было – СПУ всегда работал.