Я дрался на Т-34

Поздней осенью 1944 года нас отвели в деревню Зимноводы, располагавшуюся примерно в двадцати километрах от передовой. Нас пополнили, и мы приступили к тренировкам и сколачиванию экипажей. Там был организован полигон со специально оборудованным тренировочным взводом — три танка, в пушки которых были вмонтированы винтовочные стволы. Прицеливание орудийное, а выстрел винтовочный. Мы отрабатывали стрельбу по движущейся цели, по неподвижной цели и даже в движении по движущейся цели на дистанциях 500 — 1000 метров. Но я скажу, что в бою я стрелял только с остановки. Ведь когда едешь, перед тобой только земля-небо, земля-небо мелькают, и попасть с ходу почти невозможно.

Когда в январе 1945 года началась Висло-Одерская операция, мы примерно километров пятьдесят прошли во втором эшелоне. Потом наш батальон вывели в передовой отряд. Вечером 12 января, в сумерках мы подошли к деревне Пешхница, которая находилась на подступах к городу Кельце. Это был крупный населенный пункт с домами, стоявшими в два или три ряда. Командир бригады развернул наш батальон, и мы пошли в атаку. Перед этой операцией я перешел в 3-й батальон, и вот почему. В деревне Зимноводы мы жили у поляков на квартирах и ходили к польским девчатам. Молодые же были. Мне было всего-то двадцать лет. Еще ветер в голове гулял. Ходили к ним мы с Лешкой Кудиновым, командиром моей роты. Мы с ним были в одном танке. Я был командиром первого взвода и командовал четырьмя танками: танком командира роты и своими тремя. Пришли мы как-то раз, а там была цыганка с цыганятами. Она нам говорит: «Давайте я вам погадаю». Мы отказывались, а тут польки встряли: «Да чего вы боитесь, пусть погадает». Мы по-польски говорить не могли, но немного понимали, все же родственный язык. Лешка согласился. Взяла она левую руку, посмотрела, потом поглядела на него и говорит на ломаном русском языке: «Неудобно тебе говорить, но тебя убьют! Вот эта линия — она кончается». — «Ну, ладно, — он ей отвечает и меня толкает: — Давай, ему погадай». Она взяла мою руку. «Ты, — говорит, — жить будешь долго, но будешь мучиться. Будет тяжелое ранение». — «Ну, наверное, руку или ногу оторвет», — подумал я. Настроение сразу испортилось — говорить не хотелось, и танцы были не в радость. Пришли к себе, Лешка говорит: «Николай, давай изменим свою судьбу. Мне, ротному, перейти в другой батальон сложно, а тебе, взводному, запросто. Тем более в 3-м танковом батальоне недокомплект командиров взводов». Я говорю: «Хорошо». И вот в этой операции я участвовал в составе 3-го танкового батальона…

Мы вошли в деревню, и тут немцы стали лупить по нам. Один танк горит, второй танк горит, третий… Били с близкого расстояния. Мой танк подскочил к перекрестку. На фоне горящего на углу дома отчетливо выделялся силуэт «Тигра». Расстояние до него было не более ста двадцати метров. Я наводчику на голову нажал, он сполз на боеукладку, а я сам сел на его место. Посмотрел в прицел — не вижу, куда стрелять. Открыл затвор, навел орудие через ствол. Мой снаряд ударил ему в борт, и танк вспыхнул. Только я сел на свое место, снял перчатку, хотел переключить радиостанцию на внутреннее переговорное устройство, и в этот момент потерял сознание. Как потом я понял, немецкий танк, стоявший метрах в пятидесяти перед нами, засек вспышку моего выстрела и влепил болванку прямо в лоб нашей машины. Очнулся я на боеукладке, на днище — танк горит, дышать нечем. Увидел разбитую голову механика-водителя: болванка прошла через него и между моих ног, но, видимо, задела валенок, и левую ногу вывернуло в коленном суставе. Рядом с оторванной рукой лежит заряжающий. Наводчик тоже убит — в него пошли все осколки, он, по существу, защитил меня своим телом. Я на руках подтянулся к командирскому люку, но вылезти не смог — не сгибалась левая нога, выбитая в колене. Я застрял в люке, через который с гулом рвалось наружу пламя. Ноги и задница в танке уже горят. Глаза застилает кровавая пелена — я получил еще и ожог глаз. Увидел, что идут два человека, и говорю: «Ребята, помогите вылезти». — «Железнов?!» — «Я!» Подбегают ко мне, за руки схватили и вынесли меня, а валенки так и остались в танке. Только отбежали метров на пятнадцать — и танк взорвался. Одежда на мне горит. Кое-как забросали меня снегом.