Я дрался на Т-34

От резкого торможения швырнуло вперед, лицом о казенник пушки, из носа хлынула кровь, от боли в переносице в глазах снопы искр. Все, приехали… Закричал механику: «Заводи, заводи!» А он и так давил и давил на стартер, но — безрезультатно. Подбиты! Механик оборачивается, виновато разводит руками и тут же, увидев что-то позади меня, кричит, показывает! Слова не доходят, глухой шум в ушах от контузии, но — быстро оборачиваюсь… Из моторного отделения сквозь щели прорываются язычки пламени. Мгновенно почувствовал жар, удушающий запах горелого масла, быстро заполняющий боевое отделение: «Выскакивай!»

Отбросив люк, слышу вдруг резкий звук мотора. Неужели завелся?! Но пулеметная очередь крупнокалиберного пулемета, присоединившаяся к нему, все объяснила: на нас пикирует самолет! Метнулся под танк, краем глаза заметив, что тело Тихомирова свисает из люка механика-водителя.

Лежать под танком больше нельзя, каждую минуту может взорваться боекомплект и… Пули стучат по броне, каткам, гусеницам. Механик кричит: «Немцы, лейтенант».

Выскочили из-под машины — и стремглав в сторону, на распаханное поле, куда минутами раньше бежали ребята с подбитых машин. Крюков — в десяти-пятнадцати шагах от меня. Огонь усиливается. Жуткий свист пуль прижимает к земле, заставляет сгибаться, хочется брякнуться, распластаться, но тогда не уйдешь… только бы не в ногу, не в ногу… не уйдешь, возьмут раненым. Надо сделать вид, что попали, убили, надо падать! Валюсь на землю. Дыхание — как у загнанной собаки, но стрельба прекратилась… поверили. Механик завалился, как и я, жив, слава богу! Отдышавшись немного, не сговариваясь, одновременно вскакиваем, мчимся дальше. И все повторяется сначала: бешеный огонь, жуткое жужжание «пчел», пакостные мысли о близкой смерти. Но стал замечать — пули свистят выше, над головой, значит, ушли далеко — не попадут. Есть надежда уцелеть. Опять рев авиационного двигателя! Падаю на землю, вверх лицом, чтобы видеть свою смерть. А он с разворота, чуть не задевая колесами землю, проносится над нами. Вытягиваюсь вдоль борозды и начинаю лихорадочно забрасывать себя землей. Еще заход — он нас не видит и не стреляет.

Когда все улеглось, встали и побрели. У механика — автомат, подобрал у танка. Несем попеременно, кажется очень тяжелым. Вдруг позади раздался мощный взрыв, обернулись и — вздохнули с облегчением: на месте нашей машины бесформенная масса.

Спустились в лощину, где набрели на родник. Умылись, передохнули. Пошли дальше и вскоре наткнулись на автоматчиков. Их — трое, и надо же — Петр! Уцелел… У них и вещмешки, и шинели, и автоматы. Молодцы ребята — не бросили. У одного автоматчика — осколок в плече. Отвели их к роднику, благо ушли не далеко. Перевязав раненого, двинулись дальше. В другом овраге — еще несколько наших, в основном автоматчики, и — радист взводного. Уцелел. Об остальных не знает. Кажется, Ермишин выскочил, но… разминулись… Может… подстрелили?

Собралось всего тринадцать человек, и старшой, командир автоматчиков, тоже тут. Сам без сапог, в одних трофейных носках. Пахота, видать, далась старшому нелегко… Но удивился я другому: погоны тоже оказались тяжелы… их не было на плечах. В общем, выглядел он не лучшим образом. Тут же, как старший по званию, хотя этого уже не было видно, начал командовать, как уходить, кому с кем и т. п. Чтобы не участвовать в комедии «начальство — подчиненные», мы с Крюковым расположились подальше от него, не вмешиваясь и не обращая внимания на советы, решили, что как найдем нужным, так и двинем к своим. Прибился к нам и Петр.

Несколько автоматчиков попытались пойти в сторону Недайводы, но наткнулись на большое открытое пространство и вернулись назад.

До вечера подремали, а ночью двинулись к своим.

Под утро добрались до деревни Недайводы и, свалившись у порога первой же хаты, полностью забитой солдатами, отключились.

К вечеру собрались в одной из штабных хат командира корпуса Кириченко. При разборе трагедии узнали, что виновен в нарушении связи офицер, отвечавший за нее. Перепоручив дежурство на рации сержанту, он отправился к очередной фронтовой знакомой в соседнюю деревню, а утром погиб под бомбежкой. «Предатель, — выразился о нем Кириченко, — жаль, погиб, расстреляли бы принародно».

Командующий расспросил нас о подробностях трагедии, действиях командиров. Удивило отсутствие осуждения в адрес Головяшкина. Вся вина за происшедшее легла как бы на офицера связи.

В конце беседы заверил: «Все будете награждены по заслугам». Однако я так и не дождался этой награды. Только в конце войны за участие в боях под Кенигсбергом и на Земланском полуострове я был награжден орденом Отечественной войны и орденом Красной Звезды. Так что все в норме. Приятно, конечно, когда у тебя больше, но в то же время я уцелел, а многие погибли…