Я дрался на Т-34

Пролежал я там два месяца. Я еще хромал, но поскольку госпиталь перебазировался, а я очень боялся потерять свою часть, пошел к начальнику и попросил меня выписать. Нас несколько человек легкораненых с первого корпуса выписали досрочно, и мы на перекладных поехали искать свою часть. В середине декабря я вернулся в свой батальон. А 13 января 1945 года началось наступление. Правда, я был в резерве бригады, и танка у меня не было. Где-то 18 января, ночью, я принял командование взводом третьего батальона, а к полудню мы вышли на исходные позиции. Я успел познакомиться только с офицерами: младшим лейтенантом Ляшенко и лейтенантом Левиным. Они меня спросили: «Как нам действовать?» — «Хрен его знает. Делайте, как я». Батальон развернулся и во главе с командиром Пожихиным пошел в атаку. Вскоре Левина подбили откуда-то слева. А так, по нам вроде никто и не стрелял, мы двигались, двигались… На одной канаве хватанули стволом орудия земли, хорошо, я заметил. Заехали за домик, прочистили пушку. Догнали боевые порядки бригады. А уже все перемешались. Наш командир батальона умчался куда-то вперед. Командовал нами командир соседнего батальона Удовиченко. Он мне говорит: «Вон слева, на высотке, мельница и домик. Проскочи туда, посмотри, что там, а то как бы по нам не ударили». Поехали. Оказалось, что перед высоткой противотанковый ров. Я его заметил метров за пять-семь, но ТПУ у меня было выключено, и я не успел предупредить механика, а он его заметил, когда был уже на краю. Он — по тормозам, танк застыл, но передняя часть перевесила, и наш танк клюнул вниз, воткнувшись орудием в землю. Вот так мы торчим задницей почти вертикально кверху.

Я из люка высунулся. Смотрю, а из-за домика, что был метрах в тридцати от нас, высовывается фриц с фаустпатроном. Я из пистолета стреляю, не даю ему прицелиться. Он все же выстрелил, но граната разорвалась на бруствере рва, перед танком. Я говорю экипажу: «Выскакивайте, а то он нас зажарит». Все выскочили и дали деру. На мне были утепленные немецкие штаны на лямках, которые я обвязал вокруг пояса. Стал выбираться из люка, зацепился этим лямками и повис на них, как сосиска.

Думаю: «Ну, все». А немец выскочил из-за дома и бежит с фаустпатроном к танку, видимо, решив, что все смотались. Я его из пистолета уложил. Он упал, я еще раз для острастки в него выстрелил. Дергался, дергался я на этих лямках, наконец, сорвался, упал в снег. Ребята мои сбежали, фактически меня бросив. А мне танк бросать нельзя, он практически исправный. Через некоторое время, слышу, заклацали траки. Экипаж привел два танка, на одном из них мой бывший механик Дима Спиридонов. Зацепили тросами наш танк, вытянули. Ствол забит глиной, зубья шестерни подъемного механизма начисто срезало. Догнали батальон, пристроились. Дело уже к ночи. Свернулись в колонну и пошли по шоссе, по которому отступали немцы. Давили обозы, людей, лошадей, машины. Я такого месива, как в ту ночь, больше нигде не видел. Когда утром мы посмотрели, у нас все борта, все крылья, все были ободраны. Утром отогнали танк в ремонт. Ремонтники прогрели ствол, выгребли землю, заменили сектор подъемного механизма, и уже днем я догнал бригаду.

Как-то под вечер я заскочил в один дом. Заходим, а в одной огромной комнате пол на десять-пятнадцать сантиметров усыпан рейхсмарками. Посмотрели, ничего брать не стали и ушли. Как я после войны переживал, когда мы стояли возле Кенингсберга и оказалось, что эти деньги ходили наравне с советскими деньгами! Мы получали оклад советскими деньгами и два — рейхсмарками. Черт возьми, там же можно было мешки деньгами набить!