Я дрался на Т-34

Как-то раз ночью пришел к нам немец. Что-то лопочет, понятно только, что вроде он чех, но больше ничего не понимаем: «Давай говори по-русски». — «Русский нет». — «Тогда иди отсюда». Он уходит, возвращается с картонной коробкой. Оказывается, он шофер, у него крытая машина забита коробками с нерозданными новогодними подарками. Братва быстро раскусила, что к чему. Натаскали в танки по десятку таких коробок. В каждой коробке два десятка целлофановых пакетов, а в них вкусное печенье, круглый шоколад, шоколадные конфеты, мятные конфеты, в общем, каждый пакетик с килограмм. Потом и обедать никто не идет — наедятся шоколада да печенья, только чайку им надо. В районе Топиау мой танк опять сожгли. Надо было проскочить по высокой длинной насыпи, которая обстреливалась. Командир роты впереди, я за ним. За мной Левин, а за ним Ляшенко. Двигаемся. Я смотрю, у командира танка с трансмиссии слетает брезент. А у меня в командирский перископ затекла вода и замерзла, и он не вращается. Приводить его в порядок некогда было. Даже поесть не успели, только шоколадом подкрепились. Я встал на колени на свое сиденье и высунул голову, пытаясь рассмотреть, откуда же все-таки стреляют. Стояла типичная зимняя погода: небо было закрыто облаками, в воздухе висела легкая дымка изморози. Им-то нас, двигающихся по насыпи, хорошо видно на фоне неба, а они замаскировались в лесочке и с места, как на стрельбище, выбирают любую цель. Я увидел на фоне белого снега, как черная болванка промелькнула мимо меня. Я механику крикнул: «Давай быстрей, не задерживайся, по нам бьют». Я оглянулся посмотреть, не попал ли снаряд в Левина, а у меня из трансмиссии пламя хлещет. Экипажу приказал выскакивать на ходу по-одному. Я понимал, что если мы остановимся, то закупорим дорогу. Поэтому хотел спустить машину по насыпи вниз. По борту прошел к механику-водителю, стал ему показывать, что делать, а он не понимает. Проехали чуть вперед, и он остановился за разбитым танком. Видимо, кто-то уже пытался проскочить, и его сожгли. Механик-водитель кричит: «У нас аккумуляторы горят». — «Да у нас танк горит. Давай быстрей. Мы же закупорили дорогу». — «Не заводится». — «Ладно, вылезай». Спустились по насыпи вниз. Мы уже двигались обратно, когда я увидел, что по дороге несется Левин, не зная, что она закупорена. Я хотел его остановить, кричал, махал руками, но он высунулся из люка и смотрит вперед. Он наскочил на два танка, и, когда начал разворачиваться, его тоже сожгли. Он погиб и командир орудия. Ляшенко тогда уже не поехал. И уже бригада пошла в другом направлении. Потом мне опять дали взвод. А вскоре я принял танк командира батальона.

Где-то в феврале 1945 года все наши танки побили, и нашу бригаду, да и корпус весь из боев вывели — не было танков. Потом из тех танков, что отремонтировали, собрали батальон и послали воевать на Земланский полуостров. Но я уже в этих боях не участвовал.

МАРЬЕВСКИЙ АРКАДИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

… прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть — годен.

Перед войной я закончил десятилетку и пошел работать в паспортный стол милиции, куда меня взяли выписывать паспорта, поскольку обладал красивым почерком. В августе 1941 года меня послали в военкомат выписывать повестки призывникам. Мне было еще рановато в армию идти — только 17 лет исполнилось. Поздней осенью, уже снежок выпал, приносят мне список примерно из пятидесяти фамилий. Я читаю, а это все мои школьные, дворовые товарищи, с кем я мальчишкой бегал. Как же так? Все мои товарищи уходят в армию, а я здесь останусь? Нет! Я и себе выписываю повестку. Приношу к военкому, майору Дегтяреву, на подпись. Он дошел до моей повестки: «Ты что? Мы тебе здесь звание присвоим, и будешь у нас работать под моим началом». — «Товарищ майор, я хочу с ребятами вместе идти». — «Хочешь?» — «Мои братья там, и я пойду». — «Ну, что же, иди».

Вот так я был призван в армию. Свои нехитрые пожитки я завернул в кусок полотна, в углы которого завязывались картофелины, чтобы можно было сделать узел, когда их сложишь вместе, — рюкзаков и сумок тогда не было. На станции нам подали пассажирский вагон, который должен был отвезти призывников на пересыльный пункт в Горький. Надо сказать, что я до армии стеснялся при отце курить, а что такое вино — вообще не знал. Перед отправкой поезда отец подошел к вагону и принес нам на дорогу целый ящик четвертушек водки. Я распрощался с ним, первый раз попросив у него разрешения закурить.

Пересыльный пункт был забит призывниками. В первую же ночь кто-то из-под головы вытащил мой мешок с сухарями и прочими принадлежностями. Встал я голодный, ничего жрать не дают. Хорошо, свои земляки поделились чем могли.