— Нужно сказать, что с пушками у нас всегда был хороший контакт, мы сильно от артиллеристов зависели, ведь поначалу они должны были расчистить нам дорогу. Мы с ними крепко дружили. Частенько мы вызывали огонь артиллерии на противника, в процессе боя ведь всякое бывало, мы иногда не могли прорваться, пока артиллерия не расчистит нам дорогу. Тогда мы вызывали артиллерию, они запрашивали координаты и давали немцам прикурить. Также у нас была практика выделения нашей бригаде полковой и дивизионной артиллерии для стрельбы прямой наводкой, в ходе боя мы такой прием часто использовали, потому что по-другому было не прорвать укрепления немцев.
— Такое тоже случалось, и я попадал под «дружественную» бомбежку. Это было на Мангушевском плацдарме, мы только вошли в прорыв, видимо, штабы опоздали передать новости воздушникам, они уже прилетели с задачей добить те точки, что мы уже уничтожили. Начали нас утюжить, но мы быстро поняли друг друга, с танков ракеты пустили, и они улетели, разобрались, что свои. Они 2 или 3 бомбы сбросили, несколько человек пострадало, но несерьезно.
— Да, такое случалось, если плохо экипаж ухаживал за мотором и вовремя масло не доливал. Тут самое главное было внимательно следить, чтобы постоянно было масло, тогда можно быть спокойным.
— Многое от него зависело, поэтому когда мы останавливались и определенное время стояли, то всегда все фильтры чистили. Вот «Циклон» был хорошим фильтром, но я не обращал внимания на такие вещи, это дело механика-водителя.
— В среднем самым оптимальным результатом было, когда мы подпускали немцев ближе и огонь открывали где-то за 400–500 метров, с такого расстояния мы смогли легко прошить всю технику противника. Процент попадания был высоким, 50–60 %. Кроме того, мы часто использовали тактику «вилки» недолет, перелет, потом попадание. Это основное правило стрельбы, оно активно использовалось в боевой обстановке.
— Нет, у нас такого не было, я не помню, но летчики, у нас в корпусе регулярно появлялись, садились к нам в прорыве и передавали приказы командования.
— Использовали, конечно. Особенно они любили наши Т-34, но потом все-таки отказались от них. Бросали, бежали, не могли эксплуатировать их так, как мы, ведь по-варварски на танках ездили наши ребята. А им надо, чтобы все было по-культурному.
— Мы не вели такой подсчет, но навскидку более 6 штук я точно подбил. И танковых асов у нас в бригаде никак не выделяли.
— Отправляли в тыл, я не помню случаев расстрела, а ведь столько пленных мы брали, особенно в 1944–1945 гг., и ничего с ними не делали. Даже наоборот, наши люди их кормили. Столько творили они в нашей стране, столько жестокости показали. А когда мы вошли в Германию, то не тронули ни одного человека. Ни наши солдаты, ни офицеры тем более. Знаете, у нас был случай, страшный, сейчас сегодняшнему поколению непонятный. За изнасилование немецкой женщины расстреляли нашего солдата, причем перед строем, прочитали решение трибунала и расстреляли. Был строжайший приказ Сталина, чтобы с населением обращаться так, как положено, поэтому у нас с населением ни одной стычки не было. Хотя мы их ненавидели сильно, прямо ужас. Пленных строем отправляли на восток, и представьте себе, такую ораву кормить надо. Естественно, нужно было, чтобы они что-то создавали, хотя бы для того, чтобы прокормить себя. Это был трудный период для нашей страны, столько народу было, который ничего не создает, а его надо кормить, поить и одевать.