— Это была проблема. Иногда нам удавалось попасть в баню, на фронте это вообще мечта была. А так приходилось очень тяжело, чуть ли не на ходу все делали, как только удавалось остановиться в здании, находили комнату и начинали с мытья хоть какого-то. Потому что грязь была чревата многими неприятностями.
— Авиация. Мы больше всего от нее страдали, она постоянно над головами ходила. Остальное терпимо.
— Да мы на ходу спали! Идет танк, ты голову на руки положил и спишь.
— Обычно хоронило или мирное население, или пленные немцы. Когда успевали, то мы сами отправляли в последний путь, а когда нет, то немцы. У них под Дрезденом есть целое кладбище, там лежат наши воины. Немцы за могилами очень хорошо ухаживают.
— У нас нет, я не видел ни одной. Но к женщине на фронте мы относились с почетом и уважением. Раз она женщина, да еще на фронте, то тем самым заслужила уважение.
— Безусловно. Эта вера только и давала нам силу. Вот я вспоминаю: в самые трудные моменты была ли у меня какая-то неуверенность, ответ один — не было.
— Нет, все шло на сберкнижку, а они у кого были, у кого не были. К примеру, у меня ничего такого не имелось.
— Нет, мы их уничтожали. Они мерзавцы были те еще, мне помнится, когда наши ребята как-то поймали очень большую группу власовцев, оказалось, что они стреляли нам в спину. Так их сначала разоружили, а потом у всех было одно желание — расстрелять их всех. Но в бригаде был строжайший приказ — никого не трогать, поэтому вот так они как пленные и жили. Жрали наш хлеб и жили. Правда, я слышал, их всех потом отправили в Сибирь, они там работали.
— Ну, они выполняли особую роль на войне, облегчали работу командиров, занимались воспитательной подготовкой. Я всегда к ним относился лояльно, с уважением. А многие их не уважали. Замполит батальона все время был у нас в роте, он вообще был боевым офицером. Тогда все политработники были боевыми и, кстати, неплохо воевали.
— Необходимы они были. Но личное мое отношение — только отрицательное, пусть и была такая необходимость. Я со стороны смотрел на их работу, самому не приходилось с ними дела иметь, но они очень нахально вели себя, бесконтрольно и считали, что над ними никаких законов нет и никто их не остановит. Так эти особисты привлекали самую настоящую ненависть к себе, таким своим поведением.
— У меня два ордена Красной Звезды, ордена Отечественной войны II и I степени, ну и Звезда. Также давали медали «За освобождение Польши», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и другие.
— Нет, мы радовались Победе, ведь мир наступил. Наша мечта была увидеть Москву, столицу нашей Родины.
Через день после награждения я вернулся в госпиталь в Варшаву-Прагу, где также организовали торжественную встречу. Лечение мое фактически было завершено. На комиссии при выписке мне предоставили месячный отпуск с выездом на родину.
Самолетом У-2 нас с ординарцем и нескольких таких же отпускников отправили в Москву. Встретил меня бывший член моего экипажа, уволенный в запас по возрасту в начале 1945 года младший лейтенант Женин Николай Петрович, у которого мы и остановились на несколько дней, пока я оформлял проездные документы, менял польские деньги (злотые) на наши, советские и готовился к отъезду. С Курского вокзала поездом № 13 Москва — Тбилиси в отдельном купе мы выехали где-то в середине сентября. Питались мы по специальным талонам на крупных станциях, когда позволяло время стоянки поезда, или получали за эти же талоны продукты. Дорога была очень интересная. Несмотря на то что война кончилась недавно, на станциях было, можно сказать, обилие продуктов. Особенно соления и овощи. На четвертые сутки мы прибыли в Тбилиси, и меня удивило, что на станции меня встречали несколько человек — работники Управления Закавказской железной дороги. На мое удивление они сказали, что им звонил мой брат из Еревана, которого очень уважали в Управлении дороги. После короткого приема руководством дороги нас накормили как почетных гостей и вечерним поездом Ереван — Тбилиси отправили домой на родину.