Я дрался с Панцерваффе.

В конце июля потребовалось срочно поехать в ночную разведку на машине – потеряли связь с пехотой. Выполнить задачу должны были разведчик, офицер и шофер. Командир полка подполковник Торохов Вениамин Кузьмич говорит: «Надо послать командира батареи». Начальник штаба: «Да нет, пошлем Рогачева, он фронтовик, в 41-м воевал». Тем не менее командир полка настоял, и в разведку уехал командир моей батареи Петров. Они уехали и пропали. Утром поехали на поиски и нашли только останки – они наскочили на противотанковую мину. На следующее утро меня вызвали в штаб и говорят: «Рогачев, принимай батарею». – «Да вы что?!» – «Не разговаривай! Приказ!» А буквально через несколько дней, 7 августа, мне пришлось принимать участие в тяжелейшем бою. Приказано было поддержать атаку танковой роты и пехоты на деревню Зуевская. Я явился к командиру танковой роты, доложил, что прибыл в его распоряжение. Штаб полка на время боя часто придавал отдельные батареи подразделениям и фактически нами не руководил – связи не было. Старший лейтенант говорит: «Сейчас пойдет в атаку пехота, я буду двигаться за ней на расстоянии 50-100 метров, интервал между танками 20-40 метров. Ты двигайся за моими танками не далее как метров в 50-80-ти. У вас обзор лучше, так что твоя задача подавить противотанковые орудия и танки». Я вернулся к командирам взводов, объяснил задачу, приказал зарядить орудия и подцепить их к машинам.

Атака на деревню началась примерно в полдень после короткой артподготовки. В атаку пошла пехота, а за ней танки. Шли по высокой спелой ржи. «Виллисы» с трудом прокладывали себе дорогу. Подпустив танки на 300-400 метров, немцы открыли сильный огонь. Несколько наших танков загорелось. Мы отцепили орудия примерно в 300 метрах от окраины деревни и открыли ответный огонь. Пехота сначала залегла, а потом побежала назад. Танки стали маневрировать, постепенно смещаясь влево, а мы остались одни на открытой местности. Мы успели сделать траншейки для колес и откинуть щиток. Орудия практически утонули во ржи. Я приказал командиру второго огневого взвода сосредоточить огонь орудий по минометной батарее, которая вела по нам сильный огонь, а сам управлял огнем первого и второго орудий по танкам и противотанковым орудиям. От разрывов мин и снарядов загорелась рожь. Дым мешал стрелять, но отчасти прикрыл нас от немцев. А тут еще танк горит справа в двадцати метрах. Немцы пошли в атаку при поддержке танков, а у меня все мысли о том, что у него боекомплект 100 снарядов. Как рванет и куда башня полетит? Огонь веду, а правым глазом смотрю, когда же он взорвется. И он, когда рванул, башня подлетела, но, слава богу, не упала на орудие. Огонь, дым, пламя. Ой, страшно!

Подпустили мы пехоту метров на 50-60 и открыли огонь на картечь. Конечно, пустили в дело и автоматы. Они откатились. В это время наша пехота опять пошла в атаку при поддержке оставшихся четырех танков и заняла деревню. В этом бою батарея уничтожила два средних танка, три штурмовых орудия, четыре миномета и порядка двух взводов пехоты. При этом мы потеряли два орудия вместе с расчетами, одно орудие было повреждено. Целым осталось только первое орудие, вместе с которым я находился. Погибли два водителя «виллисов» вместе с машинами. Мы лежали, обессиленные от жары и от этого боя, возле орудия. Чувствую, кто-то бьет меня по плечу, открыл глаза – вроде командир полка: «Жив?! Рогачев!» – «Пить!» Откуда-то появился бочонок с водой. Мы с наводчиком первого орудия Михайличенко вдвоем припали к этому бочонку. Сколько воды выпили, не помню… За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды…

Сколько всего на моем счету? Я не считал, но за всю войну больше двадцати танков и бронетранспортеров моя батарея сожгла.