Я дрался с самураями

Оказалось, автомобили нужны, чтобы преодолеть Большой Хинганский хребет. А перед Хинганом на сотни километров расстилалась монгольская степь. Нам, жителям средней полосы, она больше напоминала пустыню, вернее, полупустыню — не песчаную или каменистую, а покрытую скудной растительностью, но совершенно безводную в это время года. Здесь-то и пригодились мои автомобили — «Доджи» тащили орудия, на «Студеры» посадили пехоту. Дорог не было — хотя зачем они на такой ровной местности с твердым грунтом. Гораздо хуже, что не было и ориентиров. Рельеф напоминал море — двигайся в любую сторону и везде увидишь одно и то же. А поскольку перемещаться было приказано скрытно, ехали в основном ночью, с выключенными фарами, друг за другом. И если передняя машина отклонялась хотя бы на несколько градусов, то вся колонна сбивалась с направления. Еще труднее приходилось тем, кому автомобилей не досталось. С пехотой часто случалось то же, что и с автоколоннами, — роты сбивались с пути и потом плутали. Мы несли большие потери даже не встречаясь с противником. И когда на горизонте наконец показались горы, все вздохнули с облегчением. Хинган — не очень высокий хребет, на склонах — лес. Издалека все это казалось нам раем. Но когда приблизились, выяснилось, что деревья растут на достаточно крутых откосах (склоны — до 45 градусов). Вот здесь-то пехоте, да и всем остальным, пришлось очень тяжело. Как известно, автомобилю трудно преодолеть подъем больше тридцати градусов (американские брали до 40), поэтому чтобы переправить машины через Хинган, их буквально облепляли со всех сторон бойцами, которые «пердячим паром» (так говорили солдаты, а официально это именовалось: «Раз-два, взяли») тащили грузовики вверх.

Наше счастье, что серьезных боев в этот период уже не было. Вообще, японцы оказали упорное сопротивление только на границе — там у них имелась сильная оборона (укрепрайоны, опорные пункты, огневые точки), которую пришлось прорывать; ходили даже слухи, что в соседней дивизии самураи вырезали ночью целый батальон. Но чем дальше мы углублялись на вражескую территорию, тем слабее было сопротивление. Да и не могли они остановить эту лавину — когда мы поднялись на Хинган, сверху было хорошо видно, какая силища прет: вся степь до самого горизонта покрылась войсками и техникой. Плюс полное господство в воздухе — за все время этой войны я не видел в небе ни одного японского самолета, только наши.

Впереди главных сил наступали подвижные отряды, основной задачей которых было захватить перевалы до подхода японских резервов и расчистить путь на Центральную Маньчжурскую равнину. Я шел с таким передовым отрядом нашей дивизии — было нас человек 700: батальон мотострелков на «Студерах» и «Шевроле», артдивизион, дивизион самоходок СУ-76, саперный взвод, связисты. Кстати, на особо крутые склоны автомобили зачастую поднимались задним ходом — опытные водители знали, что задняя передача, особенно у американских машин, сильнее передней. Самоходки — те тягали друг друга. Преодолев Большой Хинган, мы взяли город Ванемяо и, не встречая сопротивления, двинулись дальше по маршруту Чанчунь — Мукден — Харбин — Гирин — Инкоу (это неподалеку от легендарного Порт-Артура). По пути разоружили 4 японских дивизии — в общей сложности до 60 тысяч солдат и офицеров. Самураи просили, даже умоляли, об одном: обязательно оставлять во главе охраны советского представителя — иначе китайцы могли их просто перебить в отместку за то, что они натворили здесь за годы оккупации. То есть японские военнопленные нуждались не столько в охране, сколько в защите от местного населения. Поначалу мы оставляли офицеров, потом — сержантов, а под конец уже просто солдат — так много было пленных.

Не знаю, как у других, а у меня никакого сочувствия к японцам тогда не было — ничего, кроме ненависти. А что вы хотите? Мы враждовали с ними с начала века, у меня брат воевал на Халхин-Голе, командиром танкового батальона, за что нам было их жалеть? Потом ненависть, конечно, ушла…

Что еще запомнилось в Китае? Крайняя нищета. Хотя сам я родился на Нижегородчине в первой половине 20-х и что такое бедность знал не понаслышке — но настолько беспросветной нищеты, как в послевоенном Китае, видеть больше не доводилось. Стоило нашему военнослужащему вывесить проветриться любую тряпку, как она немедленно исчезала: должно быть, с мануфактурой в китайской глубинке было из рук вон плохо. Любой промасленный конец ветоши, казалось бы, ни на что уже не годный, тут же шел у китайцев в дело: заплатка на заплатку, так что внешний вид у них был весьма… «живописным», скажем так.

После войны я долго не мог демобилизоваться — все мечтали о возвращении домой, но из Ванемяо нашу дивизию передислоцировали в Читу и передали из Министерства-обороны в НКВД. Так мы стали конвойной дивизией и потом еще долго охраняли лагеря японских военнопленных.

Виктор Косолапов радист