Я дрался с самураями

Советские цифры потерь вражеской авиации явно завышены, что, впрочем, совершенно естественно — во все времена и во всех войнах вражеские потери считаются по принципу: «чего его, супостата, жалеть». В этом смысле советские летчики еще удивляют своей скромностью — немцы или те же американцы врут куда более беззастенчиво, а уж японские приписки даже фантастическими не назовешь — они просто анекдотичны. Так, «самураи» утверждают, что, потеряв на Халхин-Голе 162 самолета, сами сбили 1340 советских и еще 30 уничтожили на земле (то есть раза в два больше, чем у нас там вообще было). Словом, все как в том старом анекдоте: «Из сорока прорвавшихся на наш берег танков уничтожено восемьдесят».

Японские летчики демонстрируют свои трофеи — парашют и пистолет ТТ погибшего советского пилота. Как минимум трое из них, в том числе и лучший японский ас на Халхин-Голе Хиромичи Синохара (крайний справа), вскоре сами не вернутся из боя.

Антон Якименко летчик-истребитель

Честно говоря, для нас халхингольские события начались неожиданно. То есть мы, конечно, знали, что самураи точат зубы на дружественную нам Монголию и советский Дальний Восток, но не ожидали, что война начнется так скоро. И когда еще до рассвета 11 мая 1939 года наш гарнизон подняли по тревоге, никто из нас не предполагал, что на этот раз отбоя не будет.

Антон Дмитриевич Якименко

К учебным тревогам все давно привыкли и действовали быстро и четко. Пилоты заняли места в кабинах, пристегнули привязные ремни. Сидим ждем, преем в меховом лётном обмундировании — ведь кабины истребителей тогда были открытыми и неотапливаемыми, а на высоте всегда морозно, — проверка давно закончилась, а отбоя все нет.

Потом над КП взвились две зеленые ракеты — сигнал на взлет нашей 2-й эскадрилье 22-го истребительного полка Забайкальского военного округа. Но и это было делом привычным: мы нередко по утрам летали на учебный полигон стрелять по наземным мишеням — так что даже поднимая свой И-16 в воздух, я еще ни о чем не догадывался.

Развернулись над аэродромом. Первым делом смотрю вниз, стараясь разглядеть наземные знаки, — ведь радио тогда на самолетах еще не было, и приказы с земли отдавали, выкладывая на белом полотнище — по углам — красные квадраты с цифровыми данными. Каждая цифра обозначала команду. Мне как штурману эскадрильи следовало безошибочно прочитать сигнал. На этот раз красный квадрат был в левом верхнем углу, что означало единицу или команду «выполнять задание». Какое именно — знает лишь ведущий. Только ему известны направление и цель полета, конечный пункт маршрута.

В то утро лидером нашей группы был комбриг Куцевалов. Мы поближе «прижались» к его самолету, следя за каждым движением, — из-за отсутствия радиосвязи командовать в воздухе можно было лишь покачивая крыльями или подавая знаки руками, так что ведомым приходилось во все глаза наблюдать за лидером, что было очень сложно и утомительно.

Прошло уже с полчаса полета, позади остались река Онон, станция Оловянная и 77-й разъезд, вот уже миновали и станцию Борзя — значит, направляемся к монгольской границе. Еще через 15 минут самолет ведущего качнулся с крыла на крыло — сигнал «внимание» — и пошел на снижение. Вижу, на земле вырисовывается посадочное «Т» рядом с одинокой цистерной. Ясно: горючее для нас.

Дозаправка заняла меньше часа, и мы снова в воздухе. Идем как на параде. По времени определяю, что вот-вот пересечем монгольскую границу. Прежде это запрещалось категорически, но сегодня комбриг, похоже, не намерен сворачивать. Может, заблудился, потерял ориентировку? Я уже подумывал о том, чтобы, нарушив строй, самому подать сигнал «внимание» и показать, что идем в запретную зону. Но тут комбриг, словно прочитав мои мысли и угадав общее беспокойство, перекладывает самолет с крыла на крыло — что означает «сомкнись» — и взмывает вверх; мы делаем «горку» вслед за ним и пересекаем границу Монгольской Народной Республики.

Внизу — все та же зеленая безлюдная степь, лишь пасутся отары овец, табуны лошадей и много-много диких коз. Еще минут через 20 идем на снижение и садимся на аэродроме города Баин-Тумен. На обширном ровном поле только посадочный знак да деревянный барак вдали. И ни души вокруг.