Читаем Я дрался с самураями полностью

Что же представляли собой Курильские острова в начале XX века? За ответом обратимся к такому точному и объективному источнику, как «Военная энциклопедия». В XIV-м томе, изданном в Петербурге в 1914 г., читаем:

«Курильские острова (по-японски Чишима, т. е. 1000 островов), архипелаг, простирающийся на 1270 км в длину и состоящий из 36 больших островов, поверхностью около 14 тыс. кв. км (51–42° с. ш. и 145–157° в. д.), от мыса Лопатки на юге Камчатки к юго-западу до японского острова Иезо, или Хоккайдо».

Далее перечисляются наибольшие острова, в числе которых Итуруп, Кунашир и Шикотан. Итак, ни в России, ни в любой другой стране мира до 1945 г. никто не отделял Кунашир и Шикотан от остальных Курильских островов.

Читаем дальше:

«Климат холодный и суровый… К земледелию по климатическим условиям острова непригодны. Море и многочисленные проливы, омывающие их, богаты рыбой и морскими животными, но опасны для судов из-за частых бурь и сильных течений… Вследствие бедности природы и суровости климата, постоянное население не превосходит человек 600…»

Итак, в 1914 году на Курилах проживало всего 600 человек (из них на Южных Курилах — меньше половины).

Но ведь в 1945–1946 гг. с Курильских островов было выселено 17 тысяч японцев! Спрашивается, откуда они взялись? Что, за 30 лет (с 1914 г. по 1944 г.) здесь произошел небывалый в истории демографический взрыв, и население увеличилось в 30 раз?

Ничего подобного. Просто в 1930-х и начале 40-х годов японцы построили на Курилах значительное число военно-морских баз и аэродромов, предназначенных для агрессии как против СССР, так и против США. Для строительства многочисленных портов, взлетно-посадочных полос, казарм, укреплений и т. п. на острова были доставлены тысячи гражданских рабочих. Кроме того, японским военным и их семьям нужны были столовые, прачечные, магазины, больницы — а значит, и обслуживающий персонал. Так что подавляющее большинство японцев прибыло на Курилы всего лет за 10, за 15 до войны, а значит, их никак нельзя считать коренными жителями — не говоря уж о том, что даже «гражданское» население было так или иначе связано с вооруженными силами, работало на армию.

Таким образом, стенания японских официальных лиц, тысячекратно усиленные японскими СМИ, об «изгнанниках, лишенных земли предков», рассчитаны на малограмотных людей.

Кстати, с Южного Сахалина после войны депортировали еще больше японцев, и даже с концессий на Камчатке выселили около тысячи человек. Но все это капля в море по сравнению с теми 6 300 000 японских мирных жителей, которые вынуждены были в 1945–1947 гг. покинуть территории, вышедшие из-под юрисдикции Японии.

Однако и японское правительство, и отечественные «демократы» напрочь «забыли» об этих фактах. Как предпочитают они не вспоминать и о сотнях японских островов в Марианском, Маршалловом и Каролинском архипелагах, на которых к 1939 г. проживало 70 тысяч японцев и 50 тысяч аборигенов и которые после войны были захвачены янки и стали колониями — причем даже не США, а американских вооруженных сил. Военные не только выселили оттуда всех японцев, но и превратили эти острова в совершенно закрытую зону, куда «посторонним», включая собственных граждан, доступ категорически запрещен.

С 1945-го по 80-е годы «Голос Америки» распинался об американских «правах» и «свободах», в том числе и о «свободе передвижения» по всему миру, которой-де американцы обладают в отличие от советских людей. А тут не то что простой гражданин США, но и сенатор не мог посетить большинство островов Микронезии без специального разрешения высшего военного командования.

В чем же дело? Может, 17 тысяч японцев с Южных Курил были первосортными японцами, а 70 тысяч японцев из Микронезии относились к третьему сорту или были вообще «некондицией»?

Понятно, ответа на этот вопрос мы не получим.

Выгода Японии от «возвращения» Южных Курил несоизмеримо мала по сравнению с упущенной прибылью от совместной с русскими разработки огромных богатств Дальнего Востока и Сибири. Но Курильские острова нужны правящим кругам Японии не сами по себе, а как повод для накручивания военной истерии, наращивания вооруженных сил (само существование которых, кстати, противоречит японской конституции) и подготовки населения к будущей агрессии. Вспомнив пушкинского «Бориса Годунова», можно сказать, что Курилы — лишь «предлог раздора и войны».

Перейти на страницу:

Все книги серии Война и мы. Военное дело глазами гражданина

Наступление маршала Шапошникова
Наступление маршала Шапошникова

Аннотация издательства: Книга описывает операции Красной Армии в зимней кампании 1941/42 гг. на советско–германском фронте и ответные ходы немецкого командования, направленные на ликвидацию вклинивания в оборону трех групп армий. Проведен анализ общего замысла зимнего наступления советских войск и объективных результатов обмена ударами на всем фронте от Ладожского озера до Черного моря. Наступления Красной Армии и контрудары вермахта под Москвой, Харьковом, Демянском, попытка деблокады Ленинграда и борьба за Крым — все эти события описаны на современном уровне, с опорой на рассекреченные документы и широкий спектр иностранных источников. Перед нами предстает история операций, роль в них людей и техники, максимально очищенная от политической пропаганды любой направленности.

Алексей Валерьевич Исаев

Военная документалистика и аналитика / История / Образование и наука
Штрафники, разведчики, пехота
Штрафники, разведчики, пехота

Новая книга от автора бестселлеров «Смертное поле» и «Командир штрафной роты»! Страшная правда о Великой Отечественной. Война глазами фронтовиков — простых пехотинцев, разведчиков, артиллеристов, штрафников.«Героев этой книги объединяет одно — все они были в эпицентре войны, на ее острие. Сейчас им уже за восемьдесят Им нет нужды рисоваться Они рассказывали мне правду. Ту самую «окопную правду», которую не слишком жаловали высшие чины на протяжении десятилетий, когда в моде были генеральские мемуары, не опускавшиеся до «мелочей»: как гибли в лобовых атаках тысячи солдат, где ночевали зимой бойцы, что ели и что думали. Бесконечным повторением слов «героизм, отвага, самопожертвование» можно подогнать под одну гребенку судьбы всех ветеранов. Это правильные слова, но фронтовики их не любят. Они отдали Родине все, что могли. У каждого своя судьба, как правило очень непростая. Они вспоминают об ужасах войны предельно откровенно, без самоцензуры и умолчаний, без прикрас. Их живые голоса Вы услышите в этой книге…

Владимир Николаевич Першанин , Владимир Першанин

Биографии и Мемуары / Военная история / Проза / Военная проза / Документальное

Похожие книги

100 знаменитых людей Украины
100 знаменитых людей Украины

Украина дала миру немало ярких и интересных личностей. И сто героев этой книги – лишь малая толика из их числа. Авторы старались представить в ней наиболее видные фигуры прошлого и современности, которые своими трудами и талантом прославили страну, повлияли на ход ее истории. Поэтому рядом с жизнеописаниями тех, кто издавна считался символом украинской нации (Б. Хмельницкого, Т. Шевченко, Л. Украинки, И. Франко, М. Грушевского и многих других), здесь соседствуют очерки о тех, кто долгое время оставался изгоем для своей страны (И. Мазепа, С. Петлюра, В. Винниченко, Н. Махно, С. Бандера). В книге помещены и биографии героев политического небосклона, участников «оранжевой» революции – В. Ющенко, Ю. Тимошенко, А. Литвина, П. Порошенко и других – тех, кто сегодня является визитной карточкой Украины в мире.

Валентина Марковна Скляренко , Оксана Юрьевна Очкурова , Татьяна Н. Харченко

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное