На следующее утро перед строем выступил комиссар дивизии, объявивший, что нами командовал заклятый враг народа и изменник Родины. Гневно осуждали комдива и другие ораторы — промолчал только командир нашего полка Никита Михайлович Захаров. А через два дня мы узнали еще более ошеломляющую новость — оказывается, хорошо замаскированным врагом был и сам дивизионный комиссар, наконец-то разоблаченный и взятый под стражу. И это было только начало — в течение следующей недели посадили фактически все командование дивизии. Мало того, в нашем полку уполномоченный особого отдела капитан П. Еврелькин арестовал беременную жену начальника связи первого батальона Малькевича, которая со дня на день ожидала рождения ребенка. Это безумие затронуло даже нас, молодых лейтенантов, — признаться, мы были настолько деморализованы, что начали с подозрением посматривать друг на друга, даже в дружеских разговорах боялись сказать лишнее слово и избегали встреч с Малькевичем, чтобы не попасть на заметку к Еврелькину, который один ходил гоголем, окончательно обнаглев и всячески выказывая свое превосходство над строевыми командирами.
Никогда не забуду дикую сцену, которую наблюдал на гарнизонной гауптвахте, где содержались арестованные по линии особого отдела. Будучи начальником караулов и обходя камеры, я услышал детский плач и душераздирающие женские крики. Плакал новорожденный ребенок Малькевичей, а кричала его мать, умоляющая дежурного лейтенанта особого отдела позволить ей покормить сына. Я не выдержал и попросил особиста разрешить несчастной взять ребенка — он в ответ нагрубил, посоветовав не лезть не в свое дело. Этого урока я не забуду — тогда я окончательно осознал, что такое особый отдел, выполнявший в армии функции НКВД. До сих пор слышу тот страшный материнский крик, до сих пор не могу понять, как мог мой сверстник-особист озвереть до такой степени.
К счастью, не прошло и двух лет, как подавляющее большинство арестованных, в том числе и наш комдив, и жена Малькевича, были реабилитированы. Во время Отечественной войны В. Д. Цветаев командовал армиями, стал Героем Советского Союза и генерал-полковником, а впоследствии, до самой своей смерти, возглавлял военную академию им. Фрунзе.
Но все это потом — а летом 1939 года нам пришлось идти в бой без него.
В мае из Монголии пришли тревожные известия о пограничном конфликте на реке Халхин-Гол, который быстро перерос в настоящую войну. По правде говоря, начались боевые действия для нас неудачно — японцам удалось потеснить наши войска, вражеская авиация господствовала в воздухе. В этих условиях, поскольку имевшихся в зоне конфликта сил было явно недостаточно, ближайшие резервы на советской территории получили приказ спешно готовиться к отправке в Монголию.
Среди подразделений, которые планировалось перебросить на Халхин-Гол, была и наша 57-я стрелковая дивизия, срочно переформированная в моторизованную. Полки доукомплектовали личным составом, вооружением и боевой техникой до штатов военного времени; дивизия получила автотранспорт с водителями, одновременно сдав конский состав и гужевой транспорт. С учетом уже имевшегося опыта боевых действий против японцев, особое внимание в нашей подготовке теперь уделялось ночному бою, в котором самураи были традиционно сильны, — прежде они не раз достигали тактических успехов, атакуя наши подразделения в темное время суток.
Наконец, в середине июля, после полуторамесячной усиленной подготовки, мы получили приказ на выдвижение в район боевых действий. До пограничного с Монголией поселка Соловьевск нас везли по железной дороге. Дальше дивизия должна была двигаться своим ходом — предстоял 800-километровый марш по бездорожью через пустыню Гоби. 24 июля перешли государственную границу. Расстояние до Халхин-Гола наши автоколонны преодолели за четыре перехода. Мне казалось, что за год службы в Забайкалье я уже успел притерпеться к местному резко-континентальному климату, но теперь мы пересекали одну из самых страшных пустынь в самое жаркое время года — зной был чудовищный, убийственный, сводящий с ума; постоянно мучила жажда; вода ценилась на вес золота — не только питьевая, но и для технических нужд.
Хотя господство в воздухе теперь было полностью на стороне советской авиации, наше командование приняло усиленные меры против возможных авианалетов противника — от организации службы наблюдения и оповещения до зенитного прикрытия колонн на марше всеми имеющимися средствами противовоздушной обороны. Но вражеские самолеты мы видели лишь однажды — во время последнего перехода, когда вдали уже слышна была канонада, раздалась команда «воздух!», и на горизонте показалась большая группа японских бомбардировщиков — штук двадцать. Но только они развернулись в нашу сторону, сверху на них обрушилась целая стая советских «Чаек», и через несколько минут шесть пылающих бомбовозов рухнули на землю, а остальные, сбросив бомбы в чистом поле, вдали от наших колонн, повернули назад.