Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта

Наградами же многие тыловики «снабжали» себя исправно. Наш майор зампотылу самым первым в части получил медаль, хотя сам ни разу не участвовал ни в одной из операций. А мы в те времена и не знали, что такое медаль, ими стали более или менее массово награждать только в 83-м.

Прапорщик, ответственный за снабжение нас продуктами, сразу сказал: «Я лучше буду трусом по жизни, чем героем посмертно. Лучше я останусь здесь, вы идите на операцию, а я вас нормально питанием буду снабжать». За такую достойную уважения откровенность никто на него в обиде не был, тем более что мужик уже он был довольно пожилой, все понимали, что кому-то надо в расположении оставаться.

— Какие были отношения между танкистами роты?

— Дружба, конечно, там была не такая, как в Союзе. Ребята были очень сплоченные, тем более что все бойцы, вошедшие в первые дни в Афганистан, были одного призыва, успев уже отслужить по году, молодые стали приходить позже.

Бывали и курьезные случаи. Вот, например, сидят мои сослуживцы и чистят оружие, в нескольких метрах от них повар в огромном чане варит кашу, стоя к ребятам спиной. Тут кто-то нажимает на курок, и происходит случайный выстрел, пуля пролетела у повара между ног, не задев его, а пробив лишь фартук, и насквозь прошила чан с кашей. Все замерли от неожиданности, а на заду у повара выступило большое мокрое пятно — он обмочил штаны, что в принципе понятно для такой ситуации.

— Какой эпизод наиболее ярко врезался в память?

— Последняя моя операция была осенью 1980-го, незадолго до дембеля. Проводилась она в районе Газни, где попал в окружение целый полк нашей пехоты. Почти сразу после того, как нам удалось их деблокировать и бои стихли, я во второй раз попал в госпиталь, теперь уже с брюшным тифом. Им вообще очень много ребят там переболело, и не только тифом, но и желтухой, и другими инфекциями. Был постоянный дефицит воды, не имея выбора, иногда приходилось пить из арыков — в беретку или шапку наберешь воды, сквозь нее попьешь, вроде и напился. Мы были не приспособлены к таким условиям, желудки у многих были слабые, поэтому болезни были делом обычным.

Так получилось, что одно наложилось на другое и болезнь дала о себе знать вскоре после боя. Мы как раз загружали тела погибших ребят в подъехавшие «Уралы». В этом понесшем тяжелые потери пехотном полку был парень из Брянска, перед этим, когда мы танки ремонтировали, он песню нам пел, а вскоре пошел на операцию и погиб в бою. И вот я как раз собирался положить чью-то оторванную руку в грузовик и увидел на ней знакомую татуировку — солнце и надпись «Брянск». Это был мой погибший земляк, его разорвало на части. После этого я почувствовал себя плохо и вскоре потерял сознание.

Когда меня скосило, уже без памяти меня переправили вертолетом из Газни в госпиталь в Кабуле. Через неделю под капельницей пришел в себя. Мне повезло, что поставили правильный диагноз, ведь сначала меня положили в одну палату с «желтушниками», к счастью, полковник, начальник госпиталя, вовремя заметил ошибку. Он как только зашел, сразу сказал персоналу: «А чего вы его сюда положили? У него тут явно брюшной тиф! Перенесите его в другую палатку, к «брюшникам». Благодаря своевременно исправленному диагнозу я довольно быстро пошел на поправку.

Я должен был отправиться домой примерно 5 января 81-го, но мне, как и многим другим отправлявшимся на родину солдатам, хотелось попасть домой к Новому году. Наш комбат, как и я, был спортсмен, мастер спорта по боксу, помню, он сказал: «Саш, есть возможность, давай прямо из госпиталя домой, я помогу». Ребята собрали мне чеков, собрали в дорогу дипломат, откуда-то притащили шинель. Проведя документы через рембат, меня демобилизовали на несколько дней пораньше, и в двенадцать дня 31 декабря я был дома.

В память о погибших в той последней операции ребятах я написал небольшое стихотворение, которым и хотел бы закончить свой рассказ: