Я дрался в штрафбате

На формировке мы недолго пробыли, назначили нового командира роты, из сибиряков, имени и фамилии его уже не помню, и нам вскоре сообщили, что в город Волковыск должны прибыть эшелоны со штрафниками из тюрем. Их под конвоем привезли в закрытых вагонах. Мы отпустили сопровождающих и стали принимать пополнение. Вместо того чтобы охранять их, наоборот, тут же выдавали в руки оружие. От такого отношения некоторые штрафники не выдерживали и плакали — их привезли с конвоем, мы расписались в путевом листе, то есть взяли на себя персональную ответственность, но вместо того, чтобы, как говорится, угрозами какими-то сыпать, наоборот, кормили ребят из своих походных кухонь и давали в руки оружие. Боевому товарищу нужно доверять на фронте, иначе дела в бою не выйдет.

Дальше прошло много сражений, особенно сильные бои произошли в марте 1944 года под Рогачевом, немцы смогли отбросить нас за реку Друть, после чего линия фронта стабилизировалась. Несколько штрафников попали к врагу в плен и, по всей видимости, распустили языки, так что враг знал по имени и отчеству каждого из офицеров 275-й отдельной штрафной роты. До 1944 года немцы против нас всегда стояли сами, а тут расположили власовцев. Те каждый день кричали наши имена и сыпали угрозами. Но на нас, штрафников, это не действовало. Опаснее было другое — в мае 1944 года мы почувствовали, что надвигается большое наступление, а враг успел за месяцы затишья сильно укрепить свою оборону, а ведь прорывать-то ее нам, штрафникам, больше некому. Полковая, дивизионная и даже армейская разведка пыталась пробиться в тыл противнику, но никто так и не смог взять «языка», да еще к маю начался разлив реки, в общем, до немцев добраться стало практически нереально. Тем более немцы находились в гораздо более выгодном положении, чем мы, ведь у нас позиции в низине располагались, окопы залила болотистая и тухлая вода, а у власовцев и немцев траншеи были вырыты на удобном высоком месте.

Мы же установили временное негласное перемирие с противником. В чем оно заключалось? Несмотря на затишье на фронте, время от времени случались артиллерийские перестрелки. И когда снаряды падали в воду, то взрывом глушило рыбу. Если снаряд попадал ближе к нашей стороне, мы собираем улов и немцы не стреляли. Мы отвечали такой же любезностью в знак благодарности — если у их берега снаряд разорвался, по неписаному закону мы также ничего не предпринимаем. И все шло хорошо, но в один из летних июньских дней, на дворе погодка стояла хорошая, немцы с гармошкой на высоком берегу начали танцевать и плясать, и тут на передовую пришел командир роты. Он подвыпил где-то с друзьями, а теперь видит на том берегу пляшущих немцев. Что у него заиграло, я не знаю, но у нас стояло девять ручных пулеметов наготове, и ротный приказал: «А ну-ка, дайте по танцующим!» Мы открыли огонь, и все, с этих пор дружба пошла врозь, никуда немцы нас не пускают, и мы их тоже, чуть что, обстреливаем.

А дальше стало понятно, что давно ожидаемое наступление вскоре неминуемо начнется. Но результативной разведки не получается, тогда мой штрафник из китайского посольства, он с последним пополнением прибыл, подошел ко мне и заявляет: «Если вдруг в разведку набирать будут или еще что-то, то я заранее согласен пойти за «языком». Дело в том, что армейцы в безвыходном положении обычно обращались к штрафникам. И действительно, на сей раз также попросили нашу штрафную роту. В группу по захвату «языка» от моего взвода пошел этот «китаист», как мы его называли. На понтоне небольшой отряд вместе с приданной им радисткой переправился на тот берег и захватил в плен ценного «языка» — немецкого офицера. Причем, когда его опутывали веревкой, мой боец вставлял ему в рот кляп, и враг очень больно цапнул его за палец. Когда ребята пошли обратно к понтону, немцы обнаружили свою пропажу и вскрыли их, после чего открыли по штрафникам настолько ураганный огонь, что ребята были вынуждены в воду окунаться, а она ночью зверски холодная. Радистке же, открывшей рот от взрыва мины неподалеку, язык оторвало. В итоге все-таки доставили «языка» к нам в траншею. Приходит он ко мне, уже старшему лейтенанту, мой «китаист», и все докладывает. Рапортует: «Товарищ старший лейтенант, ваше задание выполнено!» И заплакал. А почему заплакал — у него был палец перевязан, немец так сильно укусил его, что до сих пор было очень больно.