Я дрался в Сталинграде

Он без сопротивления сложил личное оружие и выполнял все наши требования. В ожидании, пока его отправят в штаб Воздушной армии, его привели в землянку летчиков.

Состоялся интересный разговор: он не понимал по-русски, а мы практически не понимали по-немецки. Но профессиональный разговор все же велся с сильной жестикуляцией руками, как обычно летчики поясняют маневры самолетов. Нас, естественно, интересовало мнение фрицев о наших самолетах.

Сам немецкий летчик был среднего опыта полетов и воздушных боев. До этого он воевал на Западном фронте, где лично уничтожил шесть самолетов английских ВВС («харикейны» и «спитфайры»), на нашем Восточном фронте ему удалось сбить только один наш самолет – штурмовик Ил-2. Как оказалось, он еще не знал, что на наших штурмовиках в настоящее время имеется воздушный стрелок в турели с двумя крупнокалиберными пулеметами. Это его сильно удивило – надо быть (но как быть – он уже в плену) осторожнее, не как в начале войны. Он очень уважительно отозвался о наших «яках» и ЛА-5.

Далее беседу пришлось прервать, так как пришла автомашина с двумя солдатами для сопровождения. Один из наших летчиков, до этого молчавший, так как был ранен и очень зол на фашистских летчиков, сказал, показав на солдат с автоматами: «Капут». Немецкий летчик, видимо, подумав, что допрос окончен и что его сейчас расстреляют, побледнел. Но его увезли в штаб армии.

Была еще зима, но в этих местах уже чувствовалось дыхание весны: дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше.

Операция по разгрому немецких войск в окружении приближалась к концу. Кольцо существенно сжалось, враг понес огромные потери в живой силе и технике. Горючее для танков давно уже кончилось и немецкие танкисты их несколько вкопали в землю, используя как доты, но боеприпасы таяли. Как говорили солдаты, немец становился не тот.

Сегал Ефим Иосифович

Лейтенант, командир взвода 201-го стрелкового полка 84-й Краснознаменной имени Тульского пролетариата стрелковой дивизии

В середине лета 1942 года появились первые признаки того, что мы будем скоро наступать или нас перебрасывают на другой участок. Во-первых, нас стали лучше кормить, во-вторых, все старшины рот вдруг стали щеголять в новом обмундировании.

В последних числах июля нам передали приказ комполка: подготовить передачу линии обороны «сменщикам». Нас вывели с передовой, дали два дня отдыха, организовали баню, вошебойку, парикмахеров. Мы совершили марш до какой-то станции и загрузились в эшелоны, выделили по три эшелона на полк. Куда нас перебрасывают, никто ничего не знал. Но мы понимали, что нас обязаны пополнить, в строю оставалась треть личного состава, а в моей роте, например, было всего два взводных. Нас повезли в объезд Москвы и только тут объявили: «Едем к Сталинграду!» В Мичуринске была долгая остановка, мы простояли целые сутки, и здесь к нам прибыло пополнение, четверть которого составляли опытные красноармейцы-фронтовики, выписанные из госпиталей после ранений, остальные, узбеки и местные призывники, с домашними торбами за спиной. Среди пополнения было два старых еврея, обоим лет за пятьдесят, видно было, что оба из «местечковых» или из «западников», как тогда говорили – «из старорежимных».

Один из них был совсем больной, из-за язвы желудка у него постоянно были кровавые рвоты, ну куда такого в стрелковую роту? Я пришел к комбату и попросил перевести этого бойца в тыловое подразделение. Стоим втроем: я, комбат Тувов и комиссар батальона Серебрянников, и комбат мне отвечает: «Мы здесь все трое евреи, и если я этого бойца отправлю в тыловое подразделение, то сразу про нас троих скажут, что мы, евреи, своих прячем подальше от передовой. Я не могу на это пойти». Тогда я пошел к комиссару полка, майору Андрею Андреевичу Драннику, объяснил ситуацию с этим больным красноармейцем, и комиссар, уникальный, добрейшей души человек, приказал перевести его в полковую похоронную команду. А второго пожилого еврея я оставил в роте, он постепенно освоился, притерся к русским бойцам, провоевал в нашем батальоне целый год, до самого Белгорода, и был убит уже летом сорок третьего года.

Выгрузились мы в середине августа возле станции Серафимовичи, прямо в чистом поле, под интенсивной немецкой бомбежкой. Рядом разгружался эшелон с двадцать пятью танками Т-34.

В роте сто один человек, среди них один взвод автоматчиков. Нашей роте были приданы два станковых пулемета «максим» и одна 45-мм пушка – «сорокопятка», один расчет ПТР. Получили приказ, совершить марш до села Ерзовка, занять оборону и стоять насмерть.

Ни шагу назад, умереть, но Ерзовку немцам не отдать.

Мы прошли в колоннах только один километр, как попали под жуткую бомбежку. Пришлось командирам принимать другое решение, как добраться без больших потерь до указанного участка обороны. Шли мы до этой Ерзовки четверо суток, передвигались побатальонно, по оврагам в ночное время. Нас систематически бомбили.