Я дружу с Бабой-Ягой

Решив с капитаном, что трех солидных человек плот верняком удержит, Давлет оставил Митьку, который был помладше и пощуплее, с нами для второго рейса, а Ухарю и Рэксу велел раздеваться. Разделся Филипп Андреевич и сам. В плавках он оказался еще ниже ростом и еще круглее. Каждый скатал одежду в плотный комок, затянул его ремнем, и команда спустилась на плот. Вода угрожающе хлюпала под самым настилом, выскакивая в щели и подмачивая пятки. Парни гоготали и по-собачьи дрыгали ногами, кособоча плот и еще сильнее заливая его. Давлет сел на чурбак с такой опаской, так стиснул на коленях свой узелок, с фуражкой поверх, и сам, как узелок, так весь сжался, что я понял — он опасается. Я хотел взбодрить его, как он взбадривал нас, но тут капитан, тоже, видно, понявший это, кивнул на висевший возле рубки спасательный круг и спросил Филиппа Андреевича :

— Может, прихватишь?

— Ни-ни! — нахмурился тот.— Ну, братва, готова?

— Готова! — гаркнули парни.

— Филипп Андреевич, нате серу! — внезапно вырвалось у меня.

— Серу?.. Зачем?

— Она от покойников помогает!

— От покойников? — бледнея, переспросил Давлет. — То есть как, от каких покойников?

— От всяких: кого утопили, кто сам утонул, а кто может утонуть, — разъяснил Димка.

— Это что, научно?

— Да-а! — заверил Димка. — Нате и мою.

— Хм! Ну, давайте, если научно! — с деланной веселостью согласился Давлет, косясь в глубину.

Разделив серу между членами экипажа, Филипп Андреевич раза три-четыре жевнул с осторожностью,, потом замолол вовсю, нахлобучил по самые глаза морскую фуражку и, подбоченившись, как пират на бочонке рома, скомандовал:

— Полный вперед!

7

На отутюженной глади залива то там, то тут стала вспыхивать рябь — нарождался ветерок, который как будто еще и не знал куда ему дуть, однако вскоре катер вместе с осадившими его бревнами заметно потянуло вдоль залива в сторону лагеря. И к тому времени, когда Рэкс, измученный и злой, пригнал плот назад, мы были прямо против мыса, раза в два ближе к берегу, чем прежде, да и лагерь уже завиднелся, с полускрытыми в зелени каркасами палаток, с черной проплешиной футбольного поля и с дебаркадером.

— Уф! — выдохнул Рэкс, бросая доску и мотая кистями. — Из-за вас, локшадины!

— И мы пыхтели, — напомнил Димка.

— Вы! Вы награду получили, а я что? Куда? — рявкнул он на меня, видя, что я готовлюсь спрыгнуть на плот. — Невежа Полыга-ханыга-прощелыга! Будьте джентельменами! Сначала женщины и дети! Митька, давай сюда рюкзак с харчами! Да, Григорий Иванович, возьмите там булку хлеба и банку консервов — Давлет наказал.

— Обойдусь, — с улыбкой отмахнулся Григорий Иванович. — Скорей вызволят, а то будут думать, что я тут с хлебом а консервами, и пойдет волынка. Так и передайте Филиппу Андреевичу, что, мол, дядя Гриша объявил голодовку.

Капитан помог нам погрузиться и без лишних слов шмякнул на мокрый настил спасательный круг, потому что вода заплескалась под досками с не меньшей угрозой, чем у первого экипажа, а серы, помогающей от покойников, у нас больше не было. Рэкс с рюкзаком на коленях занял чурбак, Митька уселся впереди на спасательный круг, грести пришлось нам.

Только первые взмахи мы сделали энергично, а затем как-то сразу в натруженных мышцах возникло отупение и немощь, руки стали ватными, и перегруженный плот задвигался еле-еле. Дважды подхлестнув нас окриком «газу» и не ощутив пользы, Рэкс заполошно объявил:

— Стоп, машина, кочегар лопнул! Обед! Ну-ка, локшадин! — толкнул он ногой в спину Митьку, Митька вскочил, Рэкс пяткой подтянул к себе спасательный круг, опустил на него рюкзак и дернул бечевку горловины. — Оставаться на местах, я подам. — Он извлек из рюкзака большой золотистый батон в косых пухлых насечках, разломил его по насечкам на четыре части и обе горбушки отдал нам с Димкой. — Хлеб и вода — солдатская еда! — От одной середки откусил сам, а вторую пронес над протянутой Митькиной рукой и снова пихнул в рюкзак.— А ты пробьешься!

— Ну, Рэкс! — притворно хмыкнул Митька.

— Получишь, когда заработаешь. А то хитер! Я напахался, мальцы вкалывают, а он — хоть бы хны.

Митька отдернул руку, глаза его, расширившись, вспыхнули, он отвернулся и фыркнул:

— Фу, и не надо!

— Пофукай мне, локшадин!

Я хотел сказать Рэксу, чтобы он пощадил Митьку, но вдруг сообразил, что между ними, наверное, существуют какие-то свои, особые отношения, вмешиваться в которые чужакам неприлично да и рискованно. К тому же Рэкс, может, и прав — нечего сачковать, хотя я бы у друга не вырвал кусок изо рта...

Ели, прихлебывая из ладоней забортную воду, и наш обед прошел вполне по-человечески, если не считать, что один остался голодным и сердитым.

— Ну что, Митьша, перекурим? — подобревшим голосом сказал Рэкс, вынул из рюкзака измятую пачку сигарет и закурил.— Посмотрим, в какую дыру заманил нас Ухарь Лалаев и что из нее можно извлечь. Издали-то не светит, — оценил он лагерь, щуря и без того сведенные на нет глаза, но Митька никак не реагировал на его слова, сидел сутуло, неподвижно глядя на берег — Не дуйся, а то дуну!.. На вот, — протянул он окурок, — и за весла!