Я - Джек Потрошитель?

Я поскакал за ним. Помня о его подлой тактике, я шел с кулаками наперевес и не ошибся. При очередном шаге Николаев вдруг сделал поворот на сто восемьдесят градусов и нанес мне мощный удар в лицо. Я ждал этого момента и резко отклонил голову вправо. Кулак Николаева все же задел ухо. Не встретив особой преграды, Борис потерял равновесие, наткнулся на меня. Тут я ударил его в подбородок. Противно хрустнули зубы. Николаев отлетел к краю дорожки, зацепился за штакетник и рухнул в чей-то огород. Я перешагнул низкий заборчик, схватил Бориса за отвороты пиджака, рывком поставил на ноги.

Николаев отфыркивался, из прикушенной губы сочилась кровь, но он не сдался. Отбойный молоток заработал в нем с новой силой.

— Убью! — вдруг заорал Борис.

Размахивая руками, как ветряная мельница, он бросился на меня. Вестибулярный аппарат Николаева работал отвратительно. С такой координацией движений метить в чью-то голову — все равно что нормальному человеку продевать нитку в игольное ушко, глядя на свое отражение в зеркале. Я без труда увиливал от мелькавших в воздухе лап. Наконец мне надоело это занятие, я еще раз съездил по физиономии Бориса и, уловив момент, когда он оказался ко мне спиной, схватил его за шиворот и с силой пихнул вперед. Борис пробежал несколько метров, споткнулся и вновь растянулся, теперь уже на бетонной дорожке. Это было унизительно. Борис не двигался. Я подошел, пнул его по подошве ботинка.

— Вставай. Разговаривать будем.

Борис пошевелился, вскочил и, не обращая на меня внимания, стал с остервенением отряхивать костюм от налипшего мусора. Потом выпрямился.

— Ну, какого хрена тебе нужно? — сказал он зло. — Чего привязался?

Я достал сигарету и вогнал в угол рта.

— Ответь-ка мне: почему ты развелся с женой?

— Чего? — сказал Борис так, будто отказывался верить своим ушам.

Я повторил, Николаев не воспринял мои слова всерьез. Он обсосал губы и сплюнул кровь.

— Да пошел ты… — Борис сделал попытку пройти, но я поставил ногу на фундамент дома.

— Куда ты? Я еще не закончил, — сказал я и прикурил сигарету.

Борис замер. Его опухшее лицо стало вдруг еще шире.

— Так ты мент? — догадался он.

Я улыбнулся:

— Хуже. Мент может тебя только побить, а я, если будешь придуриваться, изуродую. — На какой-то миг мне показалось, что Николаев сейчас повернется и убежит от меня. Я пнул его под коленную чашечку. Борис схватился за ногу и завопил:

— Да ты садист! Я сейчас в милицию позвоню.

Я скрестил руки на груди и тут же уступил дорогу.

— Звони. Могу подбросить телефончик. У Хвостова как раз есть вакансия для убийцы.

Борис вскинул брови:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — я выпустил струю дыма прямо Николаеву в лицо. — Ты сказал следователю, что пришел в час ночи, а на самом деле заявился четверть четвертого. Есть свидетель. В этот промежуток времени, как известно, убили Таню. Твоих рук дело?

Борис побледнел и отступил на шаг.

— Да ты спятил, придурок! — заорал он не своим голосом. — В ту ночь я нахрюкался до визга и проспал на скамейке.

— Вот ты пойди к Хвостову и расскажи ему об этом. Он любит сказки.

Николаев как-то обмяк. Вся фанаберия улетучилась из него, как воздух из проколотой надувной игрушки. Он тоже прикурил сигарету и сел на край бетонной дорожки, свесив ноги в канаву.

— Чего ты хочешь? — спросил он так, будто смертельно устал.

— Я уже задавал вопрос: почему ты развелся с Таней?

— Пил я, — буркнул Николаев.

— Это одна причина, а другая?

Борис поднял голову, прицеливаясь фонарем.

— Какая тебе еще нужна?

Я улыбнулся улыбкой Люцифера:

— Вторая. Документы тестя… Ты их продал Чаныгину?

Слова легли в десятку. От испуга синяк под глазом Бориса стал эффектней.

— Это-то тебе зачем знать? — спросил он ошеломленно. — И вообще, кто ты такой?

— Врач-нарколог. Давай, Боря, выкладывай. Мне некогда.

Николаев отвернулся, несколько секунд молчал, устремив взор куда-то вдаль, потом тихо произнес:

— Денег у меня тогда не было, а выпить хотелось до самоубийства… Ко мне приятель Чаныгина подошел…

— Рудаков?

Борис кивнул:

— Он. Предложил сделать несколько снимков с работы Чернышева. Я тогда мог мать продать… Согласился… Жил я у Чернышевых… Фотоаппарат был… Когда остался дома один, перещелкал штук пять листов из папки тестя. — Борис заглох, изучая структуру дощечки штакетника.

Я подстегнул:

— Дальше!

Николаев вздрогнул, как лошадь от шпор.

— Сфотографировал во второй раз. Рудаков мне приличную сумму отвалил — месяц пьянствовал. А в третий раз меня за съемкой Таня застукала, и все рассказала отцу. Чернышев был в шоке, когда услышал мое признание. Папку он унес, во всяком случае нам так сказал, чтобы за ней больше никто не охотился, но мне кажется, он просто спрятал ее где-то в квартире. Вскоре он слег. Таня простить не смогла, выставила меня из дому и подала на развод. — Борис раздавил окурок каблуком, потом встал. В его лице появилось нечто заискивающее, он поспешил прикрыть глаза очками. — Ты следователю ничего не говори обо мне, — попросил он. — Я ни в чем не виноват, а сам знаешь, начнутся ненужные допросы… По милициям затаскают.

Я похлопал Николаева по плечу.