Я! Еду! Домой! Те, кто выжил

— Не будет, — прошелестела она в ответ так же тихо и так же отчетливо. — Простите меня.

— Ты…

Я запнулся. Взгляд исчез. Она только что смотрела на меня, а теперь — нет, из голубых ее глаз просто ушла жизнь.

— Нет, — сказал я, и слово в тишине прозвучало жалко. — Нет, ты не…

Кот как-то жалко проблеял и уставился мне в глаза.

— Нет, — повторил я, все еще не веря в то, что произошло. — Это неправильно. Так не может быть.

Стащил с руки перчатку, прижал руку к ее тонкой шее. Нет пульса. Все. Умерла. Ублюдки убили ребенка.

Дышать получалось с судорогами, с болью, с темнотой в глазах. Вкус крови во рту, резкая боль в прокушенной губе.

Они ее убили. Она добралась сюда со мной через весь мир, а они ее убили. Ни за что. Они убили Сэма, они убили малолетнюю художницу. Они заманили ее обещанием найти ее мать, скорее всего давно погибшую, и когда не получилось захватить, убили.

Я накрыл ей лицо ладонью, закрывая глаза, и отдернул назад, словно ожегшись: на лице остался кровавый отпечаток. Судорожно схватив из сумки тампон, плеснул на него спиртом из пластикового баллончика, начал оттирать следы красного с бледной кожи. Кровь размазывалась, я почему-то злился, словно это стало самым важным. Потом замер, спохватившись:

— Нет.

Я потянул из-под сиденья рюкзачок-«мародерку».

— Нет, этого не будет, — сказал я, глядя в мертвое лицо девушки. — На ту сторону я тебя не отпущу, оставайся с людьми.

В руках у меня оказался пистолет с деревянной рукояткой и длинным четырехгранным стволом. Оттянул легкий затвор, увидел, как в казенник скользнул маленький патрон с серой пулькой. Зажмурился до огненных кругов, собираясь с духом сделать то, что сделать надо. Обязательно надо — так нельзя, нельзя дать ей вернуться оттуда, где она сейчас, нельзя!

— Прости, прости, пожалуйста, — пробормотал я, приставил ствол к маленькому уху, тоже испачканному кровью, и нажал спуск. — Нельзя по-другому, поверь мне, ты поймешь, поймешь обязательно.

Я похоронил Дрику за одной из теплиц, выкопав могилу в рыхлом фунте. Ни албанцы, ни мертвяки не побеспокоили меня, пока я рыл яму, пока укладывал в нее завернутое в желтый брезент тело девушки, удивительно, нереально легкое, почти невесомое. Уже в яме я откинул брезент, посмотрел в ее спокойное лицо. Я сделал для нее, что смог, отмыл всю кровь, даже переодел. Положил на грудь ее «глок», сложив поверх него руки в перчатках. Она погибла в бою, как воин, пусть так и покоится.

Во мне словно все замерло, замерзло, умерло. Я закапывал могилу, бросая мокрую землю размеренно, монотонно, словно автомат. Эти люди словно что-то убили во мне, что-то сломалось, я это чувствовал ясно и твердо. Только сейчас я понял, что она для меня значила. Значила с того момента, как я ее подобрал в Юме, — эта молодая, серьезная и такая хорошая девушка. Не говоря себе этого вслух, я ее словно удочерил, и теперь они убили моего ребенка. Ребенка, который спас мне жизнь не один раз, и этого я тоже не забыл. Они убили моего ребенка, они убили моего единственного друга и при этом сами остались живы. Они, кажется, даже не пытались за мной гоняться. Зря. Надо было гнаться и обязательно догнать. И обязательно убить, потому что теперь им делать это поздно.

— Я с них получу за тебя, — сказал я, втыкая в могильный холмик самодельный крест, на скорую руку связанный из двух дощечек. — С процентами. Я с них с такими процентами получу, что вы с Сэмом будете хохотать там, где вы сейчас, глядя на них. За вас обоих получу. А потом я поеду домой.

Черпая ведром воду из дренажной канавы, я отмыл салон машины, спокойно, методично, даже равнодушно. Окрашенная кровью вода стекала на землю, я ощущал запах крови сквозь вонь солярки, которой вытекло немало из пробитых пулями дыр в танке. Я уже заделал эти дыры, забив в них деревянные чопики. Сэм наделал их заранее, предположив, что где-то мы и на обстрел можем нарваться. Как в воду глядел. Затем вымел осколки выбитых пулями стекол, уложил вещи.

Закинув в кабину кота, я завел «унимог» и выехал из тепличного лабиринта, попутно сбив заплутавшего мертвеца в рабочем комбинезоне. Колеса машины проехали по нему, грузовик покачнулся. Короткая дорога привела меня почти к самой деревне Рейпветеринг, которую я нашел по карте, но остановился я раньше, свернув на пустое фермерское подворье, где и загнал «унимог» в огромный сарай.

Вытащив кота из машины, я опустил его на землю и сказал:

— Пойдем, поможешь мне проверить место — нет ли тут кого мертвого.

Кот словно понял меня и пошел рядом, оглядываясь по сторонам и к чему-то прислушиваясь. Когда я вскрыл с помощью гвоздодера дверь в дом, он скользнул внутрь, что-то невнятно муркнув, а я вошел следом. Никого здесь не было — ни мертвых, ни живых. Люди уехали, что меня удивило: голландцы, говоря откровенно, народ жадный, так просто хозяйства не бросят. Потом я подумал и решил, что повлияло соседство. Жить рядом с албанской бандой решится или самоубийца, или желающий ишачить на них бесплатно. Вот люди подумали да и свалили, от греха подальше.