Я - Эль Диего

В тот же самый вечер, за сутки до матча, мы отправились на стадион, «Коттон Боул», чтобы изучить состояние поля, как это обычно делается на чемпионатах мира. Я прекрасно знал, что завтра меня здесь не будет, что мне не позволят быть здесь. Не все мои товарищи по сборной знали правду, поэтому их очень удивляло, что я был более молчалив, чем обычно. Я даже не коснулся мяча, а просто пошел по направлению к противоположным воротам и остался стоять там, сжимая в своих руках сетку как заключенный.

Когда мы уже собирались уходить с поля, на трибуне, где обычно сидят журналисты, начался какой-то переполох. Они узнали! Я видел, как Хулио Грондона направился туда с поля, и убыстрил шаг. Я слышал, как мне кричали: «Диего, иди сюда, один вопрос! Марадона, ну, пожалуйста, подойди!». Я даже не посмотрел в их сторону, только поднял руку, чтобы поприветствовать их. Я простился с ними. Я сделал это — простился. Когда поле осталось позади и я уже должен был скрыться в подтрибунном помещении, я повернул голову и увидел Грондону в окружении двух тысяч микрофонов и камер. «Начальники все это уладят», — сказал мне Франки. Холодок пробежал по моей спине, но я сумел взять себя в руки.

К вечеру «лобби» отеля превратилось в ад. Уже весь мир знал эту новость. Сперва все подумали на Серхио Васкеса, которому выпало идти на допинг-контроль вместе со мной и которого до этого пичкали разными таблетками, чтобы поставить на ноги. Но потом все узнали, что речь шла обо мне.

Теоретически переговоры все еще продолжались, но в последний момент, когда я пытался заснуть, дверь ко мне в номер распахнулась, на пороге появился Маркос и произнес: «Диего, все кончено, второй анализ также дал положительный результат». Узнав об этом, Аргентинская федерация футбола решила вывести меня из состава команды. Я уже больше не имел отношения к национальной сборной.

Я остался совсем один, совсем один. Я кричал: «Помогите мне, помогите! Я боюсь сделать какую-нибудь глупость, помогите мне, пожалуйста!».

Некоторые ребята пришли ко мне в номер, но им нечего было мне сказать. Я хотел лишь плакать, потому что знал, что на следующий день я буду должен держать себя в руках и там уже не заплачу. Я пообещал это Клаудии и должен был сдержать свое обещание.

Наконец настало утро, а я даже не сомкнул глаз. Маркос пробыл со мной всю ночь, и Фернандо — тоже.

Когда пришло время, вся команда отправилась на стадион. Я — нет, я остался. Там был журналист Адриан Паэнса и камеры 13-го канала. Мы пошли к номеру Маркоса, я сел на кровать, которая стояла ближе к окну, пока Адриан и оператор подготавливали аппаратуру. Я попросил Маркоса, Фернандо и Сальваторе сесть позади меня, если они, конечно, были не против. Я вздохнул, немного прокашлялся и сказал, что я готов. И тогда я сказал то, что сейчас я могу уместить в одну фразу; сегодня, я настаиваю, мне отрубили ноги.

Я не хотел поливать дерьмом кого-либо, но думал, что эти типы заслуживают, по крайней мере, хотя бы этого… Если бы они меня слышали там, то могли бы понять. Кроме того, я не хотел, чтобы люди знали только их мнение, мнение этих сукиных детей. Я сел на край кровати и решил высказать в камеру все, что я думал. Перед этим я побеседовал по телефону с Клаудией и пообещал ей, что не стану плакать, что я не дам им повода для радости, как это было в 1990 году. Но мне стоило огромного труда держать себя в руках…

Начал я с того, что рассказывал по дороге Маркосу: как я хотел бежать, тренироваться, летать по полю, и не знал, что мне делать! Я подготовился к этому мундиалю как никогда хорошо, как никогда! Мне дали это понять как раз в тот момент, когда я начал возрождаться. И я сказал следующее: «В тот день, когда стало известно, что я употреблял наркотики, я пошел к судье и спросил ее, какой будет расплата. Я заплатил за все; в течение двух лет раз-два в три месяца, или когда мне звонила судья, я проходил риноскопию или сдавал анализ мочи. Но я не понимаю того, что происходит сейчас. Не понимаю, потому что у них нет никаких аргументов. Я верил в то, что правосудие будет справедливым, но в случае со мной они ошиблись».

Я клялся и рассчитывал, что все поймут: я не принимал допинг для того, чтобы играть лучше, бежать быстрее… Я клялся моими дочерьми и клянусь ими! Если я тренировался так, как тренировался, какой смысл мне был делать это?! Я мечтал, чтобы это поняли болельщики, чтобы для них было ясно — я бежал не из-за допинга, а из-за любви к сборной. Я помню, что когда сказал это, то не смог сдержать слез. Я обещал Клаудии, что не буду плакать, но уже больше не мог…

В этот момент я чувствовал, что больше уже не хочу никаких реваншей в футболе: да, мне отрубили ноги, но в то же время у меня опустились руки, и была разбита душа. Я был убежден в том, что уже заплатил за все тем пенальти в Италии, тем поражением. Но казалось, что в ФИФА жаждали еще моей крови, что моей боли им было недостаточно… Они хотели большего!