Я - эль Диего (ЛП)

Тот матч против Германии был настоящим фарсом. С самого начала. Неуважение к гимну Аргентины, которое впоследствии переросло в ненависть, когда на гигантском экране появилась моя физиономия. И я сказал, обращаясь ко всем, сказал так, чтобы меня поняли на любом языке: «Сукины дети, сукины дети». Я не стал кричать во весь голос, я произнес эти слова так, как если бы я говорил их на ухо каждому из моих ненавистников. Один на один. Я был готов драться со всеми вокруг, с кем придется.

Мы вновь противостояли Германии, четыре года спустя после победы в Мексике. Из чемпионов мира на поле были только доигрывавший Бурручага, Руджери и я. В этой войне мы потеряли кучу солдат.

Немцы были сильнее, но мы играли достойно. Очень достойно. В дебюте встречи Бухвальд ударил меня так, что я сразу понял, как будет складываться игра. И мексиканский арбитр не заметил этого нарушения правил, как не заметил ни одного фола с их стороны в течение первых двадцати пяти минут. Когда закончился первый тайм, я подошел к мексиканцу и попросил его: «Ну обратите же внимание на грубость. Пожалуйста». И он обратил, наказав Монсона за фол против Юргена Клинсманна. Удача отвернулась от нас, а от той команды, что была чемпионом мира, на поле остались только осколки.

Я пообещал моей дочери Дальме, что вернусь с Кубком мира в руках, но теперь я был вынужден объяснять ей очень уродливую и мерзкую вещь: в футболе, в нашем футболе была мафия. Не та мафия, которая убивает, а та, что способна назначить несуществующий пенальти и не дать его тогда, когда нарушение видно невооруженным глазом. Это и приключилось в матче Аргентина – Германия: этот сеньор, мексиканец Эдгардо Кодесаль, вообразил, будто Сенсини свалил Фёллера, но не пожелал увидеть, как Маттеус сбил Кальдерона, за несколько мгновений до этого. Это я должен был объяснить своей дочери, хотя вряд ли она что либо смогла бы понять.

И после финального свистка я плакал, плакал без тени стыда. Почему я должен был скрывать мои слезы, если они передавали все мои чувства в тот момент. Билардо послал Гойкоэчеа прикрыть меня, чтобы никто не видел меня плачущим. Зачем?! Я очень огорчился, что зрители нас не понимали, что они продолжали свистеть, когда мое изображение появлялось на экране. Чего они добивались? Хотели втоптать меня в газон? Впрочем, такое отношение меня не удивило; я привык к тому, что меня ненавидели в Риме и Милане. Потом я не захотел обменяться рукопожатиями с Авеланжем, потому что я ощущал себя ограбленным и чувствовал, что он приложил к этому свою руку. И я не захотел праздновать второе место, которое меня совершенно не устраивало.

Я был убежден, что моя жизнь изменится после всего того, что мне пришлось пережить. Я должен был вернуться в Италию, обязан был сделать это для того, чтобы взять реванш, показать, что я из себя представляю. Но я никогда не мог себе представить то, что мне придется пережить то, что я пережил после Мундиаля. Это были кошмарные месяцы, за которые разошлись наши пути с Гильермо Копполой. Я вернулся в Буэнос-Айрес в октябре и подписал все бумаги, и моим новым агентом стал Хуан Маркос Франки. Кроме того, я выступил со следующим заявлением: «Я не буду больше выступать за сборную, это обдуманное и взвешенное решение. У меня болит душа, я не больше не буду капитаном команды, которую я так люблю. Меня вынудили сделать это. Дошло даже до того, что в Аргентину прибыл Жоао Авеланж, и его приняли с такими почестями, словно ничего и не случилось. Что, все уже забыли Мундиаль? Забыли о том, как встречали нас в аэропорту с криками «герои!»? С ума сойти! Хулио Грондона послал телеграмму президенту «Ромы» с благодарностью за прем, оказанный Аргентине. А мы то, идиоты, дураки, я, Руджери, Джусти, Браун – на нас наплевали, наплевали на то, как там к нам относились. У нас украли победу, а Грондона, вице-президент ФИФА, не пошевелил и пальцем. С болью в сердце я покидаю сборную Аргентины, потому что я ее люблю». Эти слова я произнес 11 октября 1990 года, и они были сказаны от чистого сердца…

12 марта 1991 года началась решающая неделя, кошмарная неделя в моей карьере и моей жизни. Альфио Басиле, назначенный главным тренером сборной вместо Билардо, повел себя как настоящий джентльмен во всей этой истории. Он всегда говорил: «Футболка с номером № 10 принадлежит Марадоне и жду его возвращения. Но я хочу дать ему время осмотреться, прийти в себя». Басиле позвонил моему агенту, Маркосу, попросив того устроить встречу со мной, и я ответил согласием. Маркос передал мне слова Басиле и они подействовали на меня как магическое заклинание: «Я хотел бы встретиться с Диего, побеседовать с ним. Но прежде всего побеседовать с ним как человек, поддержать его в этот непростой период». Для меня, замученного оскорблениями, эти слова были как рука помощи, и я пообещал ответить ему.