Читаем Я, Елизавета полностью

Мы стояли внутри изумительного мощеного двора. В серебристом вечернем свете безупречная симметрия и каменная резьба придавали ему сходство с церковью. И притом каменные листья на каменных деревьях по стенам были как живые: казалось, каменные птички сейчас взлетят с каменных ветвей или поуютнее устроятся на ночь в каменных гнездышках, упрятав каменные головки под каменные крылышки.

Это было волшебно. Мы стояли словно в окаменевшем лесу. Впереди, обнимая двор двумя длинными крыльями, стоял дворец королевы, из сводчатых окон струился свет, высокий фронтон украшали гербы, возвещая, что это дворец внутри дворца, чертог, достойный королевской супруги.

Лорд-гофмейстер провел меня к массивным дубовым дверям в два человеческих роста, сплошь украшенных резьбой на библейские темы. Здесь, возле Иова, Блудного сына и Даниила во рву львином, он остановился.

– Королева приглашает вас в свое новое обиталище, леди Елизавета. Ее милость выражает надежду, что за этим последуют и другие радости.

Мое юное сердце подпрыгнуло.

– А что, будут развлечения и представления? Спектакли? Пантомимы?

– Увидите, миледи.

Он поднял руку. Дверь растворилась, из нее с поклоном выступил дворецкий. За ним стояли слуги, темные силуэты на фоне теплого сияния горящих внутри свечей.

– Добро пожаловать во дворец королевы, миледи, – почтительно произнес дворецкий. – Королева Екатерина просит передать, что все здесь – ваше с той минуты, как вы вступите под этот кров. Она приглашает вас поселиться в лучших покоях, на первом верхнем этаже. Еще она велела накормить вас и ваших людей и просит вас указать, если что упущено – я немедленно все исправлю.

Это было уже слишком.

– Благодарю вас, сэр. Пожалуйста, скажите Ее Величеству, я благодарю Бога за ее великую доброту, каковой нимало не заслужила.

Я едва могла говорить. Если сама королева печется обо мне, защищает меня, неужели я испугаюсь кучки соглядатаев, вроде Паджета?

Дворецкий поклонился:

– Прошу сюда, миледи.

– Кэт! Кэт! Что ты об этом скажешь? Глянь Только! Разве не красота?

Кэт распоряжалась обустройством моей опочивальни, когда я влетела в комнату и чуть не сбила ее с ног. Мне достаточно было обежать отведенные нам покои, чтобы убедиться в полном расположении ко мне королевы. Из большого коридора дверь открывалась в просторную прихожую, за которой располагалась большая, ярко освещенная комната, завешанная французскими шпалерами и обшитая гладкими деревянными панелями, такими новыми, что от них еще пахло воском и льняным маслом.

Кровать была такая широкая, что в нее кроме меня свободно поместились бы полдюжины служанок. Балдахин из алого, розового и кремового шелка был заткан изнутри и снаружи прелестными гвоздиками – я сразу представила, что во сне буду обонять их летнее благоухание или рвать их на салат. Дубовые доски под длинным – в целый ярд – подзором покрывал не срезанный тростник, но лучший дамасский ковер – роскошь, милому старомодному Хэтфилду неведомая.

На столе рядом с кроватью стоял обещанный ужин, от которого аппетит разыгрался бы даже у воробья: золотистые пироги в форме дворцов, полдюжины щук в желе из телячьих ножек, грудки каплунов в желтой сметане с тмином, блюда с орехами, айвой, марципанами и вафлями и, наконец, густой глинтвейн – лучшее средство отогреть замерзшие тело и душу.

– Гляди, Кэт! – вскричала я. – Мы и впрямь при дворе! Мне кажется, мы – в раю!

Верно говорят, что неведение – мать всех опрометчивых суждений. Но откуда мне было знать?

– Миледи! Миледи! – Голос Парри срывался от отчаяния. Через секунду она влетела в комнату сама не своя – куда только подевалось ее обычное спокойствие! – Мадам! Сюда идет королева!

– Королева?

В тревожной тишине раздались поступь сопровождающих, шаги, крики: «Дорогу ее милости! Расступись! Посторонись! С дороги!»

– Сказали, она дождется, пока вы приготовитесь, и вот она идет! – кричала Парри в ужасе оттого, что королева застанет нас усталых и неприбранных, меня – в дорожном платье, не набеленную, не украшенную серьгами, кольцами, ожерельями и браслетами.

– Однако королевы тоже меняют решения на ходу! – рассмеялась я. – Королева меня не осудит. – Я хлопнула в ладоши. – Живее, вы обе! Живее, живее, живее!

С каждой секундой шум приближался, времени оставалось в обрез.

– Дорогу ее милости!

– Иди встречай ее, не стой! Сбиваясь с ног, женщины торопливо приводили меня в мало-мальски божеский вид.

– Поправь мне волосы, Парри! Кэт, подай шапочку – да, эта сгодится. Парри, у меня чистое лицо? Ладно, поплюй на рукав, не до церемоний! Кэт, платье!

Они были уже у дверей.

– Эй, внутри! Откройте! Откройте ее милости!

Что могли, мы успели. Мое коричневого бархата просторное дорожное платье годилось разве что для сельской местности, но переодеваться было уже некогда. Мы быстро оправили одежду и заспешили в парадный покой. Мои фрейлины и кавалеры, застигнутые врасплох внезапным явлением королевы, жужжали, как растревоженный улей. Я огляделась. Более-менее готовы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Я, Елизавета

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное