Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

Это было очень сложное решение. Я всегда считал себя гастролирующим музыкантом, точно таким же, как во времена «Блюзологии», когда мы раскатывали по дорогам страны в фургоне, купленном на деньги Арнольда Тендлера. И я говорю это не из ложной скромности. Конечно, сегодня я уже не тот, каким был в шестидесятые, – если честно, не могу даже вспомнить, когда в последний раз приезжал на концерт в фургоне. Но мое внутреннее состояние – если хотите, самоощущение – осталось прежним. Ведь как это было тогда? У тебя запланирован концерт, ты едешь и отыгрываешь его, этим ты зарабатываешь на жизнь, потому что ты – профессиональный музыкант. И я гордился тем, что мой график не изменился, что он такой же, как в начале семидесятых. Конечно, залы, где я выступаю, больше и лучше; я останавливаюсь в отличных отелях, езжу комфортабельным транспортом и уже не прячусь в туалете от девушек-группис. Даже самые упорные из них давным-давно усвоили: на Элтона Джона их чары не действуют. Но количество концертов все то же – сто двадцать или сто тридцать в год. И сколько бы я ни сыграл, на следующий год хочу отыграть еще больше. Я даже составил список стран, в которых еще не выступал. Например, в Египте – правда, туда меня не пустили, потому что я гей.

И потом, я всегда считал, что истинное счастье – это умереть на сцене.

Но расписание Дэвида все перевернуло. Мои дети будут расти и взрослеть только один раз. И я не хочу пропустить важные моменты их роста из-за того, что выступаю в Мэдисон-сквер-гарден, или в лос-анджелесском «Стейплс-центре», или на «Тако Белл Арена» в Айдахо, да простят меня мои поклонники. Я хочу быть рядом со своими детьми, с Закари и с Элайджей, – наконец в моей жизни появилось то, что так же важно, как сцена. Или даже важнее.

И мы начали планировать прощальное турне, понимая, что оно должно стать куда более ярким и зрелищным, чем все мои прежние выступления, – прощальный светлый праздник, дань благодарности людям, которые долгие годы покупали мои альбомы и билеты на концерты.

Подготовка к турне шла полным ходом, как вдруг, во время обычного планового обследования, выяснилось, что у меня рак. Доктор обратил внимание, что в крови у меня слегка повышен уровень специфических антигенов предстательной железы, и отправил к онкологу на биопсию. Анализ пришел плохой. Я был потрясен. Странно: в далекие восьмидесятые, когда меня пугали раком горла, я не испытал такого шока – наверное, из-за того, что сейчас у меня нашли именно рак простаты. Дело нешуточное, но очень распространенное; болезнь диагностировали на самой ранней стадии, и к тому же мне повезло: мой организм быстро справляется с самыми разными хворями. У меня и раньше случались серьезные проблемы со здоровьем – но не тут-то было.

Правда, однажды мне пришлось пропустить свадьбу Дэвида и Виктории Бэкхем. Утром, играя в теннис, я почувствовал головокружение и уже в машине по дороге в аэропорт потерял сознание. Меня отвезли в больницу, проверили сердце и все остальное, а потом поставили диагноз: инфекция внутреннего уха. На следующий день утром я опять играл в теннис. Дэвид, выглянув из окна, крикнул, чтобы я остановился. Всем известно: нельзя отрывать меня от игры в теннис – вспомните инцидент из «Истерик и тиар», где я обещаю немедленно покинуть Францию и больше никогда не возвращаться только потому, что поклонник помахал мне рукой и крикнул «Йухуу!» как раз во время подачи. Только я собрался выругать Дэвида, как он объяснил, что звонили из больницы. Они ошиблись – у меня не инфекция уха, а сердечная недостаточность, и я должен немедленно лететь в Лондон, чтобы поставить кардиостимулятор. В больнице я пробыл всего одну ночь и чувствовал себя прекрасно. Жить с кардиостимулятором мне по душе: энергии только прибавилось.

Помню, как отыграл девять концертов, совершил перелет продолжительностью сутки и выступил с группой Coldplay на фандрайзинговом балу Фонда по борьбе со СПИДом – и все это с лопнувшим аппендиксом. Врачи предупреждали, что инфекция распространяется по кишечнику, и чувствовал я себя на редкость дерьмово, но все равно продолжал работать. А ведь запросто мог помереть: обычно при разрыве аппендикса начинается перитонит, и через несколько дней ты труп. В итоге мне вырезали аппендицит, пару дней я провел в больнице под морфием, наслаждаясь галлюцинациями – не вру, действительно наслаждался, – и пару недель восстанавливал здоровье в Ницце. А затем вернулся к работе. Да, я такой. Если бы не здоровые гены и крепкая конституция, я бы отбросил коньки много лет назад в эпоху увлечения наркотой.