Я еще жив. Автобиография

Я перетащил туда прямострунное фортепиано 1820 года моей двоюродной бабушки Дейзи. У меня также было фортепиано Fender Rhodes и синтезатор Prophet-5. К счастью, бывшим владельцем «Олд Крофта» был ранее служивший во флоте военный, отличавшийся довольно внушительными габаритами. Я случайно столкнулся с ним в Queen Victoria однажды вечером (он переехал чуть ближе к городу), и он сказал, что в доме были деревянные балки. Он хотел построить из них ванную подходящего для себя размера, но я подложил их под фортепиано и под свое будущее, какую бы форму оно ни собиралось принять.

У меня также была барабанная установка, соперничавшая за место с новой установкой, которую я изначально не хотел. Но вскоре старые барабаны отошли на второй план, так как мне понравилось играть на драм-машине. Может быть, эти современные технологии в конце концов могли бы помочь мне не остаться без работы.

В моей самодельной студии в пустом доме, в котором от любого звука раздавалось эхо, я просто начал возиться со всем оборудованием и играть, во всех смыслах этого слова. Я не ставил перед собой больших целей. Мои технические знания оказались несостоятельными, как только я открыл инструкцию. Если я видел, как что-то двигалось на приборной панели, и затем слышал то, что сыграл, я был счастлив. Это значило, что у меня получилось что-то записать. На тот момент меня даже не особенно интересовало, что именно.

Я поставил очень простую партию на барабанах и импровизировал на восьмидорожечном магнитофоне. Приходил из паба – пообедав там и выпив максимум пару стаканов горького пива – и продолжал валять дурака в студии. За год мои сырые, кривые записи постепенно обрели форму. Но они все равно были только неумелыми кусками. Ничего не было должным образом подготовлено и закончено.

Однако тем не менее постепенно эти фрагменты – я сам не заметил как – превратились в наброски, наброски – в четкие схемы, схемы – в демоверсии, которые становились песнями.

Слова? Они появлялись непроизвольно и спонтанно. Это было по-настоящему. Прямо какджаз. Я импровизировал, слова придумывались на ходу, когда я записывал лид-вокал. Звуки зарождались у меня во рту, превращались в слоги, слова, словосочетания, а затем – в предложения.

Однажды непонятным образом у меня получилось интересное сочетание аккордов. Это был противоположный конец гаммы, которая была в The Battle of Epping Forest. Пока я осваивался в своей новой студии, работал с разными звуками, приходившими ко мне в голову, и я помнил множество мелодий после записи альбомов с Genesis, например The Lamb, – они роились у меня в голове постоянно. Мы написали эту музыку без четкого понимания того, что выйдет на первый план, поэтому она была довольно загруженной и плотной.

В музыке Genesis никогда не было большого пространства. Хотя я жаждал его. Разумеется, песни, которые я запишу, будут иметь достаточно простора, чтобы спокойно дышать. Этот образец, еще в зачаточном состоянии, созданный на основе неплохой комбинации аккордов, оказался идеальным примером пространства, которое я искал. Даже особо не задумываясь над этим, вскоре я определился с названием этой песни, выбрав одну строчку из текста: In The Air Tonight.

Эта еще сыроватая песня была отличным примером того, каким посредственным автором песен я был тогда. О чем была эта песня? Я не знаю. Потому что, за исключением одной-двух строк, она была чистой импровизацией. У меня до сих пор сохранился листок бумаги, на котором я написал этот текст, – фирменный бланк декоратора (не того самого, а Робина Мартина, нанявшего того, кто наставил мне рога). На нем я записал то, что пел.

In The Air Tonight на 99,9 % спета спонтанно, слова были придуманы на ходу, из ниоткуда.

«Если бы ты сказала мне, что тонешь, я бы не протянул тебе руку». Это говорила во мне моя печаль и фрустрация, это я знаю точно. Так я себя чувствовал тогда. «Перестань ухмыляться, я знаю, где ты была, все это время ты постоянно мне лгала». Я нападал в ответ, отказывался просто признать поражение, высказывал все, что тогда думал.

Это было сообщение для Энди. Когда бы я ни пытался поговорить с ней в Ванкувере, я всегда сталкивался со всякого рода препятствиями. Я никак не мог достучаться до нее.

Поэтому я говорил с ней с помощью песни. Я думал: «Когда Энди услышит эти слова, она узнает, как же мне плохо, и как сильно я ее люблю, и как скучаю по нашим детям, и она все поймет. И все будет хорошо».

Примерно в тот же период также были написаны песни Please Don’t Ask и Against All Odds.